отношения с Эндрю, но этого так и не произошло.
А в Стеджерсон-тауне счастливо жила молодая семья Эстелл. Вскоре у них родился сын Арчибальд. Тот ни разу за свои пятнадцать лет не побывал в родном городе отца, где проживали его родители и родители матери, не навестил дядюшек и тётушек. Впрочем, Габриэль не удавалось осуждать его за это. Ей делалось горько и больно, когда она, думая о Бертраме Эстелле, понимала, что он ничего не сделал, чтобы принять племянника, и не поддержал кузена. Ей всё яснее представлялись гигантские различия между созданным ею идеалом, в который она влюбилась, и реальным человеком, однако она по-прежнему упрямо закрывала глаза на все несоответствия. Ей легче было бы забыть о существовании Арчибальда, о непонятной истории с тётей Джинни и о неумолимых слухах, которые продолжали жить на языках горожан, несмотря на то, что прошло уже немало времени с тех пор, как эти слухи были актуальны. Она с охотой обманывала саму себя, каждый раз самостоятельно взваливала на шею груз, не делавшийся легче от красочных иллюзий, что она рисовала в своём мозгу, лишь бы продлить блаженные мгновения самообмана.
Габриэль искоса взглянула на Мелиссу: та в напряжённой позе сидела на ступеньках крыльца, подавшись вперёд и чего-то выжидая. Габриэль попыталась отгадать, какие мысли сейчас могут бродить в голове каждого её друга, чтобы постараться сделать свою догадку как можно правдоподобнее, она осмотрела окружавшие её лица. Но для неё ничего не прояснилось во внутреннем мире людей, в головы которых она пыталась проникнуть. Ребята выглядели спокойными, словно их ничто не тяготило сейчас. Габриэль деловито извлекла из своего кармана телефон и посмотрелась в него. Её лицо тоже было таким – непроницаемым и доброжелательным, однако это не означало, что она не чувствует потрясения от ссоры матери и бабушки и не боится, что её секрет откроется.
«Лгут всё эти физиономисты, – сердито решила Габриэль. – Невозможно быть уверенным в том, что какие-то твои смутные догадки о человеке подтвердятся, если у него действительно окажется горбатый длинный нос, и глаза будут гореть как у волка. Что можно доказать без точных знаний? В чужую душу не пролезешь. Если я сама не понимаю себя, то что во мне может прочесть совершенно посторонний прохожий?»
Мелисса нарушила звенящую знойную тишину ленивым вопросом:
– Быть может, пока войдём в дом? Кажется мне, что эти люди не торопятся приезжать.
– Они же не знают, кого увидят, – спокойно промолвила Люсинда, щурясь под ярким солнцем, – и наверняка ждут, когда вернётся твой дядя. Они хотя бы представляют, кто он такой.
– Они что-то там могут представлять? – фыркнула Мелисса. – Они не виделись с ним шестнадцать лет, Люсинда! За шестнадцать лет с ним столько всего успело произойти!
– С ними тоже, –
