ей лучше, это на самом деле неправда.
Сегодня я жду целый час, прежде чем отнести ей чай. Она лежит на кровати, раскинув руки и ноги, будто тряпичная кукла. Рядом с ней старый потертый плюшевый медведь – когда-то он был моим. Мама меня не замечает, и я ставлю чай на тумбочку у кровати. Чай она никогда не пьет. Проходит какое-то время, и я выливаю остывший чай из кружки за окно, в наш заросший сад. Под окном валяется несколько разбитых кружек, но выбросила их туда не я.
Диллон и отец не так терпеливы с мамой, как я. Она говорит, что они не так горюют об Эдди, как она, а я не знаю, правда это или нет. Может быть, отчасти правда. В одной из книжек мамы о том, как справиться с горем, я прочла, что мать всегда страдает сильнее всех остальных, потому что она выносила и родила ребенка. Правда, в этой книжке ничего не сказано про двойняшек. Как-то раз я спросила об этом Диллона, и он мне сказал, что, пожалуй, самая крепкая связь с Эдди была у меня, а еще он сказал, что, на его взгляд, читать книжки про то, как справиться с горем, глупо. Он еще сказал, что маме, вместо того чтобы читать такие книжки, было бы лучше вернуться на работу на полный день и лучше заботиться о семье. Она работает ресепшионисткой при кабинете стоматолога-хирурга три раза в неделю, а работу эту она нашла, еще когда училась в школе. Вместо того чтобы закончить школу, она стала работать, мечтая накопить денег на сапоги до колен. И когда я прошу у нее немного карманных денег, она говорит, что последним, что она купила для себя, были эти самые сапоги.
Есть одна хитрость – как незаметно уйти из дому. Нужно прижать стекло к раме, когда открываешь парадную дверь, чтобы оно не задребезжало, а потом прижать его с обратной стороны. Никто не знает, что я ушла. Я не сразу решаю, что пойду в бухту. Я просто иду по улице и вдруг начинаю вспоминать про Тэя, про то, как он курит, – так изящно. Если бы не дым, то и не заметишь, что он делает. И тут мне на память приходит мужчина, которого я увидела внутри заброшенного яхт-клуба, и женщина в серебристом гидрокостюме.
Когда я добираюсь до бухты, уже темно. Поднимаюсь по расшатанной лестнице на веранду, ступеньки скрипят. Приходится прижаться носом к стеклу окна, чтобы заглянуть внутрь. Мужчина в очках стоит, облокотившись на барную стойку, и читает газету. Его волосы чуточку тронуты сединой. Они легкие и взъерошенные. Кожа у него на щеках обвислая. Переворачивая страницы, он облизывает палец и то и дело сдвигает очки на лоб. В конце концов он отрывает взгляд от газеты. Я испуганно приседаю под окном, но на секунду опаздываю.
Дверь открывается.
– Замерзнешь тут, – говорит мужчина с улыбкой. – Если хочешь, входи.
– Мне и тут хорошо.
Он протягивает руку, чтобы помочь мне подняться, и я беру его за руку, потому что не знаю, что еще делать.
– Я как раз чай готовил.
Он уходит за стойку и наливает из чайника кипяток в две чашки. При этом с его лица не сходит улыбка, и он двигает плечами и руками так, будто слышит какую-то музыку. Я забираюсь на скользкую барную табуретку, обхватываю ногами ножки, но все равно у меня такое чувство, будто я, того и гляди, соскользну
