сели по разные стороны стола, каждый на своё излюбленное место. Авдотья Лукинична налила чай себе в чашку, а супругу в стакан, встала из-за стола, принесла початую бутылку водки и налила гранёную стограммовую стопку, но не до краёв, а на две трети.
– Явно пожалела, – Иван Ильич неотрывно смотрел на процесс наполнения стопки.
– Тебе хоть тазик налей, всё мало!
Старик поднёс стопку ко рту, посмотрел зачем-то внутрь и, не спеша, стал пить. Он пил не так, как это делают заядлые выпивохи, одним махом, а по-своему, как привык это делать всегда, вытягивая из стопки жидкость, как тянут её через соломинку…
– И как токо эта зараза в вас лезет! – старуха не любила, чтобы последнее слово было не за ней.
Иван Ильич поперхнулся, не допив, отвёл стопку и закашлялся. На некоторое время воцарилось молчание. Старуха молчала ехидно-торжественно, а старик вынужденно, поскольку говорить он несколько секунд не мог из-за застрявшей в горле водки.
Откашлявшись, он произнёс:
– Ну, как тут не заматеришься! В самый энтот, что ни на есть ответственный момент всю обедню испортила. Даже то, что успел отпить на пользу не пошло. Наливай снова! Пища не усваивается, когда блекостят под руку. Наливай! – дед решительно подвинул к старухе недопитую стопку.
– Энто твоя пища? Да пей ты ради Христа!
Авдотья Лукинична, поджав губы, долила стопку и, молча, стала пить чай, откусывая немножко от квадратного рафинада. Так уж вошло в привычку, что чай пила она вприкуску.
– Ты, когда баню починишь, злыдень? Опять кого-то просить нать. Я договорилась, да чё да, с Кабанихой, в иху баню сходим. Они как раз ужо помылись. Собирай монатки и пойдём, пока не закрыли.
Бани располагались в овраге, ближе к воде. Они хоть и были все разные, но с виду казались одинаковыми, как грибы, только размером и отличались, приютившись на склоне оврага, заросшие крапивой и густой травой по периметру. Старик и старуха шли по тропке.
– Ты баню-то Кабанихи знашь? – спросил дед.
– А чё её знать? Они оставили её открытой. Сказали, что закроют опосля сами. Да вон она, и замка нет, – уверенно показала пальцем на приглянувшуюся деревянную баню старуха, хотя совсем не была уверена, что это та самая баня, но признаться в этом она не хотела, не позволяла гордость своего высокого семейного положения.
В бане было жарко. По всем признакам в ней даже никто не мылся, поскольку все лавки были сухие и горячие.
– А она сказывала, что все помылись. Так что-ля натопили, что лавки сухи? – спросила старуха, входя в мойку, где дед уже уютно расположился на полке, и сама ответила:
– Можбыть давно мылись, всё высохло от жару. А ты чего разлёгся? Я что ля жар буду тебе создавать?
– Я не стал кидать, чтобы тебе не досадить лишним жаром. Вдруг опять не понравится?
– Ладно, сама тебя с полка сгоню, – смилостивилась Авдотья Лукинична, – Энто дело привычно. Ну, терпи! – она размашисто ловко плеснула целый ковш горячей воды на каменку, откуда вырвался,
