дома и которые были ей очень дороги (винни-пухское кресло, к примеру). Она пребывала почти в эйфории от того, что все-таки вырвалась на свободу. Для нее это было новое чувство: опьянение свободой, и его пронзительная новизна не притуплялась со временем. И еще она чувствовала облегчение. Но какое-то странное облегчение, такое спокойное и холодное, что иногда ей самой становилось страшно. Наверное, что-то подобное должен испытывать канатоходец, который идет по канату, натянутому над глубоким каньоном, и вдруг оступается, начинает падать… но в последний момент все же удерживает равновесие.
И все-таки страх был сильнее всего. Рози до сих пор с содроганием вспоминала тот сон, который ей снился едва ли не каждую ночь в первые две недели ее пребывания в «Дочерях и сестрах». Всегда один и тот же сон: она сидит на крыльце «Дочерей», в одном из плетеных кресел. Рядом нет никого. Она сидит совершенно одна, и вдруг перед домом останавливается машина. Новенькая красная «сентра». Дверца с водительской стороны открывается, и из машины выходит Норман. В черной футболке с картой Южного Вьетнама. Иногда под рисунком написано: ГДЕ ТВОЕ СЕРДЦЕ, ТАМ И ТВОЙ ДОМ. Иногда: БЕЗДОМНЫЙ, БОЛЬНОЙ СПИДОМ. Его брюки забрызганы кровью. В ушах подрагивают серьги-висюльки – мелкие тонкие косточки, похожие с виду на кости человеческих пальцев. В руке он держит какую-то маску. Маска тоже забрызгана кровью, к ней прилипли ошметки мяса. Рози пытается встать, но не может подняться с кресла. Ее как будто парализовало. Она сидит и беспомощно смотрит, как Норман медленно приближается к ней. Он идет по дорожке, и серьги подрагивают у него в ушах. Он уже совсем рядом. Он подходит к ней и говорит, что им надо поговорить. Очень серьезно поговорить. Он улыбается, и теперь она видит, что его зубы тоже в крови…
– Рози? – тихонько позвала Анна. – Вы меня слышите?
– Да, – выдохнула Рози. – Я слышу. И знаете, да. Я по-прежнему его боюсь.
– Вообще-то это неудивительно. Мне даже кажется, что на каком-то глубинном уровне этот страх не пройдет никогда. Но с вами все будет в порядке. Главное, чтобы вы помнили: теперь у вас новая жизнь. И теперь у вас в жизни будут периоды, и с каждым разом все дольше и дольше, когда вам уже не придется бояться вообще ничего… когда вы даже о нем и не вспомните. Но я спрашивала о другом. Я спрашивала вот о чем: вы и сейчас тоже боитесь, что он вас найдет?
Да, она и сейчас боится. Но уже не так сильно, как раньше. За те четырнадцать лет, которые Рози прожила с Норманом, она выслушала немало его разговоров по телефону, связанных с его работой. Она не раз наблюдала, как он обсуждает с коллегами разные деловые вопросы. Обычно мужчины сидели в гостиной на первом этаже или – если на улице было тепло – на заднем дворе за домом, а Рози носила им кофе и пиво. И почти всегда Норман был главным в этих жарких дискуссиях. Он громко и раздраженно кричал, налегая грудью на стол и сжимая в руке початую бутылку с пивом, которая просто терялась в его огромном кулаке. Он подавлял собеседников, отметал все их слабые возражения
