железной рукой. К тому же вероятна интервенция англичан, французов, американцев и даже японцев. В срочном порядке необходимо воссоздать органы по борьбе с уголовной преступностью, разрушенные Керенским, и принять все меры к обузданию разгула бандитизма самыми крутыми мерами, вплоть до расстрела уголовников, взятых с поличным, прямо на месте преступления. Работы много, вся она нелегкая, но мы ее не боимся.
– Большевики не боятся нелегкой работы, товарищ Ильин, – сказал Дзержинский, – мы будем с вами сотрудничать, если это не потребует от нас отказа от идеи социальной справедливости.
– Не потребует, – сказал я, – если, конечно, не считать социальной справедливостью желание некоторых горячих и глупых голов перестрелять всех бывших – от царя до последнего городового.
Дзержинский кивнул. Очевидно, он не хуже меня знал реальное состояние дел в России. Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич сделал свой выбор уже давно. Еще тогда, когда вместе с генералом Потаповым они сделали все, чтобы сорвать замысел Корнилова стать диктатором. Он и в нашей истории служил большевикам не за страх, а за совесть. Думаю, что и в этой истории он не изменит себе.
Контр-адмирал Пилкин молча сидит за столом, опустив голову. Ему тяжелее всего. В тот раз он примкнул к генералу Юденичу, участвовал в Гражданской войне на стороне белых, потом эмигрировал и умер в Ницце. Будем надеяться, что на сей раз он все же сделает правильный выбор. Я решил с ним побеседовать отдельно, с глазу на глаз, как адмирал с адмиралом. А вслух сказал:
– Николай Викторович, проводите, пожалуйста, генерала Бонч-Бруевича в оперативный отдел. Пусть он поделится с нашими офицерами информацией об обстановке на фронте в Прибалтике. Чем сильнее мы будем бить немцев, тем быстрее они согласятся на мир. Потом, будьте добры, полностью введите товарища Дзержинского в курс текущих дел. А я тут поговорю с Владимиром Константиновичем как моряк с моряком.
12 октября (29 сентября) 1917 года, 11:00. Петроград, Кирочная улица, угол с Таврической
Капитан Тамбовцев Александр Васильевич
Вертолет улетел, машины уехали, остались на улице лишь я да генерал Потапов. Николай Михайлович был задумчив и немного грустен.
– Пойдемте, Александр Васильевич, – сказал он, – как говорили древние, suum cuique – каждому свое. Кому мировая революция, а кому черная работа, про которую обывателям лучше не знать. Но ведь должен же кто-то думать о безопасности России, какой бы государственный строй в ней ни был! Как я понял, вы и сами выходец из структуры, которая в вашем времени занималась чем-то подобным?
– Не совсем так. Я занимался в нашем времени не военной, а политической разведкой, но суть от этого, однако, не меняется… Посмотрите, Николай Михайлович, – воскликнул я, – все те же мозаичные панно, какие были в моем детстве! – Я указал на музей Суворова, подобно башне старинного русского кремля возвышавшегося на другой стороне Кирочной улицы. На его фасаде размещались две мозаики: «Отъезд
