и, тем самым, подарили им жизнь.
Акчурин пытается убедить Петрова не делать этого. Балалаечник не слушает рассудительного татарина, бежит и падает, сраженный акчуринской пулей.
Сцена предательства русским бойцом коммунистического дела следует за эпизодом переговоров, которые от имени Ширмат-хана ведет полковник Скуратов, и может быть прочитана как проявление советского недоверия к русским. Известно ведь, что царская Россия была «тюрьмой народов» и лишь великороссам было в ней хорошо, а все остальные, в той или иной степени, угнетались. Новая страна, возникшая на развалинах Российской Империи, начертала интернационализм на своем знамени и первые пятнадцать лет существования боролась с «национальной гордостью великороссов», «как завещал великий Ленин».
Красноармеец Петров в «Тринадцати» – едва ли не последнее кинематографическое подтверждение сходящей на нет борьбы с «реакционностью великороссов». Через два года после выхода картины Сталин заключит пакт с Гитлером, а еще до того начнется возрождение интереса к великим героям русской истории.
Но все это – еще впереди.
Пока же попытка предательства бойца Петрова будет пресечена, оставшиеся в живых «представители новой исторической общности» Акчурин и Мурадов вольются в победные ряды. А начальник произнесет последние слова фильма – «Иоттан чкармарс олари» – прямо скажем, не по-русски, и поведет красноармейцев на новые битвы с врагами.
Это, разумеется, не по правилам классического вестерна. Белые англосаксонские протестанты всегда являются в нем положительными персонажами, а краснокожие и (в то время) чернокожие – в лучшем случае – помощники – слуги белых героев без страха и упрека. Но ведь на то и красное знамя, чтобы освящать модернизацию классических схем. Именно немеркнущий свет алого стяга сделал черно-белую ленту Михаила Ромма выдающимся явлением в рассматриваемой нами истории уникальной трансформации американского кинематографического жанра на советских, социалистических просторах.
Годы сороковые. Иван Пырьев и классик мультипликации
Когда изучаешь историю советского кино, смотришь в хронологической последовательности фильмы, то как бы заново переживаешь историю страны. Человеконенавистнический кинематограф конца тридцатых вызывает чувство панического ужаса. Бесконечная борьба с врагами – вредителями – шпионами – диверсантами, число которых не уменьшается, сколько их ни уничтожай…
Бесчисленные призывы к убийству – смерти – расстрелу— казни— «священной беспощадности»… Бессчетные оскорбления в адрес интеллигенции и восхваления пролетариата – колхозного крестьянства – карательных органов…
И вдруг это все заканчивается.
В 1940 году на первый план выходят музыкальные комедии, забавные драмы, исторические полотна, «из глубины веков» растолковывающие зрителю «правильность» современной политики.
