Подана держала на ладонях две лепёшки, основой которых были жёлуди.
– Сейчас! – раздражённо ответил Платон.
Он снова пристроил на большом твёрдом валуне щепотку трута, накрученного из волокон сухой травы, и, больше всего боясь поранить левую руку, тюкал под пучком огромным боевым топором.
Это был не первый опыт добычи огня. Они шли шестой день, и четыре из них Смирнов разводил костёр именно таким способом. Искры было мало, но он приноровился, и уже через минуту трут тлел расширяющейся алой точкой. Закинуть комок в сухие листья и раздуть пламя заняло ещё две минуты.
Подана ловко пришлёпнула лепёшки на круглые камни и сунула в самый жар.
– Ну, будем сыты теперь, – довольно проговорила она.
Рецепт еды сначала вызывал у Платона опасения – слыханое ли дело – жёлуди есть? Но оказалось, что, если их хорошенько размять, смешать с какими-то, известными одной только его спутнице, лесными травами, добавить чёрной терпкой ягоды и запечь в огне, получается даже ничего. Особенно, если перед этим долго голодать.
Беглецы наловчились даже заваривать чай. И опять без навыков Поданы ничего бы не вышло. Это она наковыряла в какой-то луже глины и слепила из неё неказистый, но неплохо держащий воду, горшок. Когда женщина принесла своё творение к костру, Платон удивился – как же в нём кипятить? Расползётся же. Но импровизированный чайник даже не пришлось ставить на огонь. Подана кинула в костёр четыре валуна размером в пару кулаков каждый, и когда камни раскалились, выкатила их, ловко используя две суковатых палки, и забросила в воду. Та почти мгновенно вскипела.
– Ловко, – удивился Платон.
– Да кто же ты такой? – в очередной раз поразилась невежеству спутника женщина.
– Человек, – угрюмо ответил тот.
– Откуда же такие человеки вылазят, что не ведают ничего? – теперь в её голосе звучал смех.
Платон некоторое время молчал. Но потом решился:
– Я, Подана, из другого мира. Жил там в большом городе, леса почти не видел. Ни охотиться, ни жить на природе не приходилось. И вдруг проснулся под тем самым дубом, где меня и поймали.
– Вон оно как, – не удивлённо, а скорее утвердительно сказала собеседница. – И робу такую странную у вас там носят. Что на тебе была?
– Одежду.
– Ну да. Платье.
– Так платье, это же женское?
– Платье – то, что под латы надевается. Неужто в вашем мире бабы латы носят?
– Никто их у нас не носит, – буркнул Платон.
– А чего говорил, что московит?
– Так я из Москвы и есть, то есть был. Из нашей Москвы.
– Ваша, наша… Москва одна что ли? Где мечеть, там и Москва.
– Как это?
– А так. Мечетью-то храм, чай, только на востоке зовут. А у франков, да и вообще на закате, ламская церква Москвой прозывается.
– Запутала ты меня. Давай лепёшки есть.
– Постой
