небольшой период времени я узнал, что чаще всего он так нежно прижимает к себе французский роман, обычно в оригинале. Он мало говорил, сосредоточенно молчал и время от времени выдавал невероятные идеи. Во всех серьезных научных спорах мы апеллировали к нему. По коридору института он шел, боясь кого-либо задеть или наступить на ногу, и часто краснел от неделикатности своего собеседника.
С Авиком Аязяном я познакомился немного позже, мне импонировал в нем высокий уровень специальных знаний, трудолюбие и расположенность, что позволяло легко просить о помощи в трудную минуту, и получать нужную консультацию по любым вопросам. Авик никогда не отказывал в этом.
В нашем отделе Института физики, а позже, в отделившемся от материнского тела, институте, собрались представители многих национальностей и нацменьшинств. И греки, и курды, и «татреби» (татары – груз. яз.). Под это название в Тбилиси исторически попали и персы и азербайджанцы и этнические татары. Было несколько поляков, из семей оставшихся с незапамятных времен, и абхазцы, тогда еще не противопоставляющие себя общенациональной грузинской культуре, и украинцы, оставшиеся со времен строительства царским правительством закавказской железной дороги. Были и русские, приезжавшие «усилить направление», которые, как правило, старались пробиться в руководящие слои, используя свои дипломы, полученные где-нибудь в Москве или Ленинграде, и негласную квоту по кадровому составу в республике, «спущенную» с самых высоких партийных верхов.
Новый институт, уже готов был вылупиться из старого Института физики, хотя не имел пока еще даже своего законного названия. А отдел быстро поглощал все новых и новых специалистов, вырастал под прикрытием умудренного жизнью «Элефтера», прошедшего, в частности, школу Петра Капицы и Резерфорда в Англии, и под финансовым покровительством «высоких лбов» Министерства обороны, раньше всех понявших смысл этого экзотического плода под названием «кибернетика», созревающего в переплетенных ветвях смежных дисциплин.
Наши «кибернетические» семинары стали привлекать всеобщее внимание научно-технической интеллигенции города и являлись поводом для страстных дискуссий на тему «искусственного интеллекта», «может ли машина мыслить» («голубая мечта» технарей того времени) или роли вычислительных машин в управляющих процессах, в будущем освоении космоса и т. д. Мы стали знакомиться с коллегами, или лучше, сподвижниками из других институтов, городов и республик, создавая свою «среду обитания». Характерная оценка того времени приведена в публикации, посвященной истории этого вопроса:
«В шестидесятые годы в России кибернетика была существенной частью культурного фона» – формировала общественное сознание, являлась одной из властительниц дум. Примечательно, что на обсуждении доклада «Автоматы и жизнь» академика А. Н. Колмогорова («физик»)
