следопытом или метким стрелком, но у меня было неплохое зрение, сила и упорство, а еще, похоже, мне всегда сопутствовала невероятная удача, когда нужно было подстрелить животное. За все эти годы туш и шкур животных я перевидал больше, чем можно себе вообразить. Их плоть соединялась с моей собственной. Я носил их шкуры и спал на них. Их кости и рога украшали мой дом.
Со временем Клэренс стал моим напарником по охоте и близким другом. Еще в самом начале он рассказал мне, что черные волки другие: они умнее, выносливее, их труднее поймать. Так это или нет, но первый волк, которого я подстрелил на девятом году жизни на Аляске, был черным: сорокапятикилограммовая самка. И она, и я путешествовали в одиночку по склону горы Ингичук холодным солнечным апрельским днем 1988 года. В тот момент, когда она упала, азарт и ликование смешались с горечью подспудного осознания собственной вины. По возвращении в деревню мои эскимосские друзья молча кивали в знак одобрения и подправляли мои неумелые надрезы. Часть этой шкуры, которую продубила и прошила аана (бабушка) Минни Грей, стала отделкой и воротником парки, защищавшим мое лицо от арктической стужи. Оставшуюся часть я отдал Минни, и этот подарок скрепил нашу дружбу, начало которой было положено, когда я впервые принес ей мясо оленя и помог по хозяйству. И хотя я был учителем сельской школы, но также и охотником, ведущим тот же образ жизни, что и ивиисаапаатмиуты – люди Красной скалы.
И Минни, и Клэренс верили в то, что животные добровольно отдаются в руки людей и что при соблюдении соответствующего ритуала жертвоприношения, такого как нигилук (разрезание трахеи, чтобы выпустить душу), они рождаются заново в бесконечном цикле переселения душ.
Никто из соседей не понимал моих терзаний: убийство того, что я люблю – и не единожды, а снова и снова, – навсегда останется тяжким бременем на моей совести.
Я не стал ни хорошим волком, ни настоящим инупиаком, хоть Минни и называла меня сыном, представившись моей эскимосской мамой, когда ко мне приехали родители.
Но я продолжал свои вылазки, рыская по окрестностям на снегоходе или лыжах, каноэ или «Скифе» либо просто пешком, проходя расстояния в десятки тысяч миль, иногда в компании, а чаще в одиночку. И хотя я все так же питался в основном тем, что приносил с охоты, и часть моей одежды была сшита из шкур убитых животных, я стал все чаще отставлять в сторону ружье и просто наблюдать либо подкрадываться к диким зверям с фотоаппаратом вместо винтовки.
Однажды я вдруг поймал себя на том, что не могу вспомнить, когда в последний раз стрелял в живое существо. С тех пор я перестал быть охотником. Я отказался от оружия и шкур. Если бы это было возможно, я бы вернул назад большинство пуль, выпущенных из моего ружья. Я сохранил лишь несколько символов из той прошлой жизни, включая ряд черепов, чтобы они напоминали мне о том, каким я был.
И, наверное, не случайно, что я женился на Шерри, совершенно помешанной на любви к животным, действительном
