попытка взглянуть на те события еще раз свежим взглядом по прошествии времени.
«Черт, – мысленно ругнулся Шаров. – Ясновидящие какие-то».
Он посмотрел в глаза московским оперативникам и согласно кивнул. А ведь и правда… Вот Бессонов намекнул на свежий взгляд… В подсознании уже сидела занозой мысль не совсем до конца понятая, но она там уже есть, шевелится и намекает.
– Взглянул, товарищ капитан, – решительно заявил он. – Торопятся они. Время их поджимает. Отсюда и огрехи, и нелепые поступки и решения.
– Интересно! – расплылся в располагающей улыбке Васильев и подпер кулаком подбородок, как будто уселся в ожидании долгого и поучительного рассказа.
– Это пока на уровне ощущений, – добавил Шаров, уже пожалевший, что вылез со своими мыслями и интуицией. Не засмеяли бы москвичи. – Понимаете, они все время несут потери. Мы вскрываем подполье, ловим банды, перехватываем сообщения. А у них приказ из-за кордона, и они его обязаны выполнить. А сил и средств порой уже не хватает. Не все решишь только с использованием складов оружия или съестных припасов. А раз ошибаются, значит, мы все же выбиваем у них толковых командиров, лидеров, спецов по организации диверсий. И в основной своей массе закордонным руководителям приходится опираться на полуграмотных крестьян, бывших студентов и мелких служащих. А у этих людей кроме свернутых в сторону мозгов больше ничего нет.
– Ну, кое-что, я думаю, в этих головах все же есть, – поправил Бессонов. – Помимо националистических идей, там есть еще жажда крови, склонность к насилию, желание заработать на этом движении. А еще у каждого есть близкие люди, у многих семьи. А еще каждый из них, почти каждый, не готов умирать за свое дело. Мы вот готовы, а они нет!
– Можно и так сказать, – кивнул Шаров. – Все, кто к нам в руки живыми попадает, выглядят жалко. За исключением истинных борцов. Жалко выглядят, как воры, которых поймали за руку на месте преступления. Кто-то старается сотрудничать, активно дает показания, а кто-то замыкается, как перед смертью. Мол, все одно к стенке поставят. Боятся. Часто в камеру заходишь, чтобы на допрос забрать, а у него лицо сразу землистым становится и в глазах жизнь тухнет. Все ждут, что на расстрел поведут.
– Хороши патриоты, – хмыкнул Васильев. – Ну а что можешь про этого Якубу сказать, который здание милиции в Здолбице хотел поджечь?
– Герой из него не получился. Если бы ему удалось убежать, тогда бы он гоголем среди своих ходил, нос до проводов задирал. А сейчас сидит, в пол уставился и молчит. Только вздрагивает при каждом резком звуке. Показаний не дает, на вопросы почти не отвечает. Где жил и как жил, рассказывает неохотно.
– Хорошо давили на него?
– Не очень, – ответил Шаров и открыл папку на своем столе. – Мы пока по его связям пробежались, навели справки, чем занимался здесь во время оккупации. Ну, и на предмет принадлежности к ОУН. Живет он с матерью в Ровно, до войны работал на железной дороге разнорабочим. При фашистах опять собрали, кого смогли,
