всех обратились к ещё живым русским. И мать, и её сын, уже не в силах кричать и плакать, молча сидели на земле, глядя на вершителей их собственных судеб. Салман некоторое время рассматривал их, затем спросил:
– Кто её сейчас хочет?
Захлестнувшее было всех желание с последним событием как-то поубавилось, и стремящихся воспользоваться беззащитностью женщины сейчас уже не было. Цагараев оглядел своих поникших людей и, уже обращаясь непосредственно к Бициеву, объявил непререкаемым тоном:
– Ты, Увайс, бабу себе забирай. Попользуешься пока, но не больше месяца! Потом продашь, а вырученные деньги я уже поделю.
Такой расклад устроил всех и чеченцы, довольно гомоня, снова обступили русских.
– Отпусти его, – как можно мягче сказал Бициев, оттаскивая мальчика от своего приобретения – ему же лучше будет!
На лице матери в одно мгновение отразилась целая гамма чувств. Сказать, что она была подавлена – значит не сказать ничего. Она не питала иллюзий относительно своего будущего и уже смирилась с ним, но судьба сына ей не была безразлична. В её сознании возникла мысль, что может быть, ему-то удастся избежать смерти или даже рабства. Что, останься сын здесь один после ухода всех этих нелюдей, то он каким-либо образом выберется из этого ада, а там уже мир не без добрых людей… Она разжала объятия и сама оторвала вцепившиеся в неё руки сына, чем сразу не преминул воспользоваться Увайс. Рывком он отбросил женщину в сторону и поволок её к выходу на улицу, в то время как Салман удерживал молча рвавшегося к ней ребёнка.
– Щенок кому-нибудь нужен? – спросил он, так и не дождавшись, когда Бициев с вновь приобретённой рабыней пересечёт двор.
Не получив положительного ответа, он развернул мальчика к стене дома, достал пистолет и выстрелил ему в затылок. Струя крови вырвалась вместе с пулей через лоб, но рукав всё же забрызгало. Впрочем, его одежда и так была густо помечена темнеющими пятнами, и Цагараев вовсе не расстроился. «Хорошо, что в старое переоделся! – подумал он, отходя прочь – Вот только с Магомедом нехорошо получилось… Но что поделаешь: сам виноват – нашёл за кого заступаться!»
Они ушли, оставив после себя трупы, а ещё через двадцать минут открылась дверь одного из добротных домов, расположенных ближе к окраине села, и перед угрюмым взором хозяина предстал его младший сын.
У Усмана их было трое. Старший – до сих пор так и не женившийся Ибрагим, с пересекающим скулу белым шрамом от удара ножом, который ещё в юности получил во время драки в соседнем селе. Немногословный и на первый взгляд во всём покладистый, он тяготился однообразием, характер имел упёртый и долго на одном месте не засиживался. Ибрагим только две недели назад вернулся из Ставрополья, где с бригадой земляков шабашил с полгода. Внешне он походил на отца – такой же светло русый и сероглазый, чего нельзя было сказать о двух других – пошедших в покойную
