в помощи нуждается. Вот я и гадаю, как все будет? Вернемся или не вернемся?
– Непростой вопрос. Не хочу обманывать. Скажу тебе так: вернемся мы или не вернемся, а Россия есть и будет. Ты ждал другого ответа? Его у меня нет, – и Слащёв покинул камбуз.
Вернувшись в каюту, Слащёв хотел поставить на узкий столик судок со щами и, к своему изумлению, заметил, что едва ли не весь столик завален свертками, кульками и кулечками. Из них выглядывали картофелины и луковицы, яблоки и морковины, рассыпной сахар и голубоватый кусковой рафинад, краюхи хлеба и белые сухарики, которые еще несколько дней назад были булочками. Чуть отдельно на расстеленной холстине лежал даже небольшой кусочек сала.
– Что это? Откуда? – удивленно спросил Слащёв.
– Люди принесли, – ответила Нина и затем уточнила: – Сперва что-то принес судовой священник, назвался отцом Антонием.
– Молодой священник?
– Лет двадцать пять, может, чуть больше. И другие тоже что-то принесли. Я отбивалась, говорила: нам столько не надо. А они молча ставили и уходили.
Слащёв вспомнил сегодняшний разговор в камбузе. Вот и ответ: где еще есть такая страна, где люди, голодая, делятся последним?
– Кормила чем-нибудь?
– Сахар расколотила, и из пипетки, как котенка. Глотала.
Слащёв прошел к картонной коробке, склонился над дочерью. Девочка спала.
– Может, все же продержимся до Константинополя, – с надеждой сказал он.
– Боюсь, – ответила Нина. – Ей молоко нужно.
– Будем надеяться на лучшее. Даст Бог, продержимся два дня на жвачке и сиропе. Всего два дня.
Ночью в каюту кто-то настойчиво постучал.
Слащёв вскочил с койки, зажег лампу и открыл дверь. На пороге стояла Авдотья.
– Входи! – обрадованно сказал он. Чуть было сразу же не спросил, как она себя чувствует, не пошло ли молоко. Но по ее деловому виду догадался: то, на что он надеялся, случилось.
Слащёв стал молча наблюдать за Авдотьей.
Она же села на стул и стала расстегивать тесный жакет. Нина удивленно смотрела на незнакомую женщину и постепенно начинала догадываться.
– Отверниться! Бо ослипнете! – грубо прикрикнула она на Слащёва.
Слащёв послушно стал лицом к стенке и даже почему-то закрыл глаза. Теперь он лишь слышал звук расстегиваемых пуговиц, шелест одежды, затем хлюпанье воды.
– Ну, давайте маленьку! – приказала Авдотья уже Нине. И после того, как Нина передала ребенка, Авдотья радостно запричитала: – Ой, яка ж краси-ивенька! Ну, чистый ангелочек!
Авдотья приложила ребенка к груди, и девочка жадно впилась в нее губами.
Слащёв прожил большую жизнь, слышал чарующую музыку и много разных волшебных звуков, но таких… Ребенок чмокал, сопел, сосал, захлебывался, откашливался и снова тихо, с урчанием, сосал.
Нина Николаевна стояла возле Авдотьи и с благоговением наблюдала за кормлением своего ребенка. Первым кормлением.
А
