старик не был извращенцем – такая мысль меня даже слегка обижала.
Клуб мы покинули в молчании. Негритенок с вывески, нарисованный каким-то буратиной из художественной школы, зловеще смотрел нам вслед.
– Ты на авто? – спросила Анна, хотя прекрасно знала, что туда, где предполагается употребление крепких напитков, я никогда не беру машину. Дежурства в приемном покое больницы быстро излечивают от вождения в нетрезвом виде.
Желтобокое такси, оперативно добытое Анной через приложение в айфоне, быстро мчало нас по пустым ночным петербуржским улицам. Глядя, как за окном стремительно мелькают любимые места, я жалел, что нет уже ни времени, ни сил на ночную прогулку с лучшей подругой. Я обожал этот неласковый город, куда мы с Анной самостоятельно приезжали на электричке лет этак с десяти. Набережные и мосты, лавочки и фонари были нашими союзниками, храня молчание по поводу наших детских шалостей, скрывая рискованные подростковые эскапады, никому не выдавая наших юношеских тайн…
Возле дома, в котором Анна снимала комнату, она вдруг притянула меня к себе очень откровенным и в то же время невыразимо женственным движением, оказавшись вдруг так близко, как никогда ранее. Ну что за ночь неожиданных потрясений, пронеслось в голове. Я не смел поднять на нее глаз, боясь, что могу не справиться с искушением.
– Анна, ты – мой ангел-хранитель, хотя порой и похожа больше на беса, учитывая твой несносный характер. Разве можно заниматься пошлой человеческой любовью с ангелом? – отшутился я, бережно отстраняя девушку и гадая, что на нее нашло.
Она сердито фыркнула и исчезла в парадном, а я побрел к своему общежитию, находящемуся прямо напротив – хотя различные профессиональные устремления и развели нас по разным вузам, здесь, как и в родном городе, Анна предпочла остаться моей соседкой.
– Черт возьми, что происходит? – продолжал я бормотать себе под нос, возвращаясь в свое убогое казенное жилище.
Филипп, 1912
Филипп мог часами, сидя на пригорке, смотреть как вращается колесо речной мельницы. Звон серебристых водяных струй сливался с щебетанием птиц, дополнялся шепотом ветра, шуршащего в кронах берез, и резкими аккордами скрипящих мельничных жерновов. У мира была собственная музыка, отличная от той, что сочиняли люди, но не менее прекрасная. Научившись слышать ее, можно проникнуть в самое сердце вещей и явлений, поскольку музыка – это и есть голос сердца, так говорила матушка.
Река серебристым извилистым швом с грубоватыми стежками мостков, перекинутых косцами, скрепляла высокий откос с простирающимся до самого горизонта лугом. Полуденный диск светила отражался в воде, слепя глаза золотыми бликами. Катрин это называла «купанием солнца».
– Я знала, что мы найдем тебя у Ведьмы, – раздался из-за берез высокий девчачий голос. Речка звалась странным именем Ветьма, и дети, разумеется, сразу же переиначили это название на свой лад.
Нетерпеливая Катрин
