«муж» вцепляется пятерней в волосы на затылке и пытается склониться надо мной.
– Отпусти…те! – голос ненатурально скрипит.
– Вик, что ты, как дикая? – смеется мужчина.
Я отстраняюсь, ткань гардины натягивается сильней, одна часть остается под подошвами Марка.
– Не касайтесь меня.
У «мужа» округляются глаза, брови ползут вверх, губы сжимаются в тонкую полоску. Солнце освещает его змеиную улыбку и прищуренный взгляд. Это не может столько раз казаться: у него сияют глаза. Светятся, как лампочки. Невероятно!
– Хороша комедия. Поигралась и хватит.
– Я не шучу, – еле выговариваю, не отрывая глаз от его синих радужек.
– Почему в больнице не сказала? – Марк подтягивает край гардины и наматывает ее на руку, не позволяя мне отодвинуться, после чего нога окончательно застряет.
– Думала, что пройдет, – оправдываюсь.
Начинает колотить, хотя на улице летний зной. Мне до смерти страшно.
– И?
– Не прошло, как видишь… те.
– Твою ж… – Марк меняется в лице. На секунду мне кажется, что нет синих глаз: они наливаются теменью, шрамы разглаживаются и спадает отечность, которая и так за эти дни стала почти незаметной. Но лишь на секунду.
Я, наверное, сошла с ума.
Вольный долго смотрит, как зачарованный. Все еще держит гардину, а я не знаю, как поступить дальше. Возвращаться в больницу у меня нет ни малейшего желания.
– Я не замужем. Это ошибка.
– Что?!
– Я помню другую жизнь: без тебя. Другую. Я жила одна! Всегда!
– А как же это? – Марк показывает на кольцо, в точности повторяющее мое, только в диаметре больше.
– Я не знаю, – пожимаю плечами и пытаюсь выкрутить ногу из плена.
– То есть, я как бы не существую?
– Существуешь, но не в моей жизни.
– Ты сама себя слышишь?
Марк делает резкое движение вперед. Я пячусь и чувствую, как больней затягивает лодыжку.
– Не подходи… те ко мне, – говорю хрипло я.
Это какой-то маразм. Парень-Кощей сказал молчать, не признаваться. Нелепо. Если у меня амнезия – пусть лечат, но меня больше всего мучает то, что я помню свою жизнь.
– Вика, я – твой муж, и если у тебя проблемы – мы решим их вместе, – вязкая патока речей не вписывается в его эмоции на лице: особенно не вяжется с этим безумным, пронизывающим взглядом.
Я мотаю головой, дергая изо всех сил ногу, но ткань, словно живая, ухватилась и не отпускает. Она вьется змеей выше и выше и уже обхватывает колено.
– И ты моя жена и больше не смей говорить, что меня нет в твоей жизни, – его голос срывается: становится грубым и резким. От него холодеет все внутри.
Мой страх стоит передо мной. Он вцепился в грудь толстыми щупальцами и тянет из души все силы. Вот тебе и сон исполнился.
Взмахом
