помощью» овладел-таки прелестями г-жи Керн…
И через несколько дней горячим вихрем он понесся в Михайловское, а Аннетт, зазвав к себе душистой записочкой Никитенку, опять стала очень тонко разговаривать с ним о его романе «Леон или идеализм»…
II. Дымные смерчи
На человечество вообще и на каждого человека в отдельности отпущено, по-видимому, определенное количество страстей, которые он должен обязательно сжечь. Если не может он зажечь эти огни на площади, на трибуне, в боях, он обязательно должен фейерверк этот спалить в других областях жизни человеческой. Но от всякого такого фейерверка остаются только полосы смрадного дыма…
Николай заключил со своими любезными верноподданными железный contrat social[5]: все должно было затаить дыхание и жить не иначе, как с высочайшего его величества соизволения. Если чуть где кто шевельнется и хоть на мгновение выйдет из всероссийского фронта, Николай сейчас же говорил: «Ah, ce sont mes amis du 14!»[6] – и генералы его поспешно убирали нарушителя порядка и благочиния. Уже начал свои действия корпус жандармов, во главе которого поставлен был Бенкендорф.
– В чем же будет состоять моя должность? – деликатно осведомился Бенкендорф у царя.
Николаю в эту минуту камердинер подал свежий носовой платок. Царь бросил его Бенкендорфу.
– А вот… – сказал он. – Вытирай слезы…
И Бенкендорф начал вытирать слезы. Все тюрьмы были переполнены. Самоубийства даже среди богатой и знатной молодежи становились бытовым явлением. А остальные ударились кто во что горазд…
Если бы Пушкин мог покричать, помахать руками и посверкать глазами в качестве репрезентанта на трибуне, – дело совершенно безопасное – если бы мог он забраться в пыльные подвалы архивов, чтобы извлечь оттуда новые, захватывающие драмы русской истории, если бы мог он в своих стихах и рассказах говорить то, что он действительно думал, – опять дело совершенно безобидное – то, может быть, вся его жизнь приняла бы другое направление. Но все это было строжайше запрещено. Не успело благополучно разрушиться дело о его стихах, посвященных памяти Андрэ Шенье, не успело благополучно разрушиться дело о страшной виньетке на его «Цыганах», – вы только подумайте: нарисован кинжал и какая-то чаша! – как вдруг три дворовых человека отставного капитана Митькова подают петербургскому митрополиту Серафиму, тончайшему из святителей, жалобу на своего господина, который развращает их в понятиях православной веры, прочитывая им некоторое развратное сочинение под заглавием «Гаврилиада». Конечно, Митькова сейчас же схватили, началось следствие и скоро было установлено, что автор «Гаврилиады» – Пушкин. Это жалкое, неостроумное, неталантливое произведете, в котором выступают Иосиф, Мария и архангел Гавриил, было написано им еще в лицее, мальчишкой, но так как было оно достаточно похабно, то и разошлось в бесчисленных списках по всей России. Весь фирмамент
Общественный договор (Руссо) (
Ах, это мои друзья 14-го! (
