ему было приказано из Петербурга не выезжать. От нечего делать он ложился рано и вставал рано. Раз, за полночь, к нему является фельдъегерь. Ворота были на запоре. Фельдъегерь не мог достучаться и, найдя в снегу камень, пустил его в окно. Слуги проснулись и, узнав, в чем дело, разбудили Трощинского: государь требует. Взволнованный, – если о перевороте он не знал, то догадывался, – тот поспешил одеться и понесся с фельдъегерем прямо в Зимний Дворец. У дверей великого князя Александра его встретил Пален и поздравил с новым императором. Молодой царь сидел у стола и заливался слезами. Увидав Трощинского, он кинулся ему на шею и сказал: «Будь моим руководителем!..» Трощинский тут же написал первый манифест…
Никоша познакомился с этим знатным родичем своим, когда тот почил уже от государственных дел в своем роскошном имении Кибинцы. Льстецы называли Кибинцы полтавскими Афинами. В самом деле, в роскошном дворце екатерининского министра была богатая библиотека, много редких и дорогих картин, прекрасной мебели, коллекций оружия, монет, медалей, табакерок и даже такие удивительные вещи, как бюро королевы Марии Антуанетты и ее великолепные фарфоровые часы и подсвечники. В Кибинцах вечно кипел пир, и всякий подъезжавший к имению уже издали слышал звуки домашнего оркестра…
Гостей там всегда было полно, но постаревший вельможа, предоставляя им веселиться как им угодно, не обращал на них никакого внимания и задумчивый, почти суровый, с какою-то печалью на умном лице, тут же, в сторонке, раскладывал бесконечный пасьянс. К обеду он являлся всегда в парадном кафтане, в ленте и при всех орденах…
А после обеда начинались забавы. Более всего полтавцы любили шутов и шутих, а из них тешил общество больше всего заштатный полусумасшедший священник, о. Варфоломей. Самая любимая шутка с ним заключалась в том, что его бороду припечатывали сургучом к столу и заставляли его затем по волоску выдергивать ее. Однажды, когда в Кибинцы приехал архиерей, гости подучили о. Варфоломея обратиться к его преосвященству с приветственной речью. Архиерей, бывший в великом недоумении, скоро понял в чем дело и прервал его словами:
– Ну, хорошо, хорошо… Годи! Остальное доскажешь чушкам…
Все эти роскошества блистательного метеора, сорвавшегося с петербургского фирмамента в миргородскую глушь, поразили воображение таинственного карлы и он весьма рано стал думать и поговаривать: «быть в мире и ничем не означить своего существования это для меня ужасно!»
Скоро Никоша должен был распрощаться с деревенским раздольем и девичьей и ехать в нежинскую «гимназию высших наук». Трудился таинственный карла там без большого самоотвержения. В этом ничего удивительного не было: высшие науки поставлены были в Нежине весьма своеобразно. Профессор словесности, например, о древних и западных литературах не имел никакого понятия. Новую русскую литературу презирал, а язык и мысли Пушкина находил тривиальными. Озорники
