раздается голос дворецкого. – Леди Нэйлор ожидает вас.
Леди Нэйлор великолепна в длинном, до пола, вечернем платье из бархата и шелка. При появлении мальчиков она поднимается со стула, здоровается с ними за руку, бросает на Томаса странный ищущий взгляд. Чарли не понимает, что происходит с другом: тот немедленно погружается в задумчивость, будто пытается что-то вспомнить. Так он и садится за большой обеденный стол – с наморщенным лбом. Чарли сидит напротив Томаса, отделенный от него четырьмя футами накрахмаленного камчатного полотна. Справа и слева от фарфоровых тарелок положены столовые приборы – по пять штук.
– Надеюсь, путешествие было приятным.
Мальчики переглядываются. Оба вспоминают кучерскую с холодным полом и тревожное выражение на лице возницы, когда тот объяснял, что постоялого двора на станции нет.
– Очень, – говорят они почти хором.
– Я рада.
Входит мисс Нэйлор. На ней все то же, по-монашески скромное, платье, в котором она была за завтраком, только на шее появилась нитка жемчуга. Пока она идет к столу, чтобы сесть напротив матери, мальчики довольно неуклюже встают, роняя салфетки. Сразу же после этого слуга вносит супницу.
– Прошу вас, – говорит леди Нэйлор после беглой молитвы, – начинайте. Мы здесь не очень-то соблюдаем этикет. – Нелепость этого заявления подчеркнута лучезарной улыбкой. Ее дочь хмурится и зачерпывает суп с такой беззвучной точностью, что сидящий по соседству Чарли чувствует себя свиньей у корыта.
– Смею надеяться, ваши родители здоровы, мистер Купер.
– Здоровы, благодарю вас.
– Это очень великодушно с их стороны – отпустить вас к нам в эти праздничные дни.
Чарли вспыхивает:
– Вовсе нет.
– Ливия, ты забыла рассказать мне, что мистер Купер – исключительно обаятельный юный джентльмен. И мистер Аргайл, разумеется, тоже. – Она снова улыбается, на этот раз с тонким озорством. – Должна сказать, что ее отчет был весьма несправедливым.
– Мама! Я настоятельно требую не лгать. – На скулах девушки выступает краска.
– Видите, как мы здесь живем, – обращается ее мать к гостям. – Под тяжелым башмаком у блюстительницы нравов.
Обеду не видно конца. За супом следует язык в желе, за языком – утка в соусе из красного вина, затем жареная свинина с пастернаком, сливовый пудинг, сыр и кофе. Несмотря на весь шарм леди Нэйлор, она не в силах вытянуть из своих гостей больше полудюжины слов. Даже ее дочь упорно не желает вовлекаться в пикировку. Несколько раз она явно сдерживает себя изо всех сил, но в целом принимает уколы матери с покорностью мученика. Чарли внимательно наблюдает за всеми: за Томасом, который стесняется своего побитого молью смокинга, ест мало и главным образом пережевывает какую-то мысль; за Ливией – тонкой, красивой, которой неловко от поведения матери и за мать; за леди Нэйлор, ухоженной дамой лет сорока с высокой прической над подвижным, накрашенным лицом
