её – писательница Ольга Форш – в девичестве Ко-марова – тоже замужем за генеральским сыном.
И правильно она не Форш, а фонЪ ФоршЪ.
И никакая Нина Хабиас не провинциалка, как пишут в ин-тернете – родилась она в Москве.
Потом в Петербурге закончила Смольный институт с золотой медалью.
Медаль, правда, ей не дали – в связи с войной медали кон-чились.
Но свидетельство осталось.
Два года проучилась в университете на юрфаке и с началом Первой Мировой ушла на фронт медсестрой.
Три года на войне.
За Веру, Царя и Отечество.
За Россию монархическую.
В гражданскую – она тоже сестра милосердия.
У белых. У Колчака.
Два года.
За Россию республиканскую. Без Царя.
Но в 1919 году с Ниной Комаровой происходит странная ме-таморфоза – она вдруг объявляется в Политотделе 5 Красной армии, в комитете по ликвидации неграмотности и становится не то членом ВКП (б), не то кандидатом в члены.
Согласитесь…
Но, видимо, время было такое – люди ложились спать ли-бералами, просыпались с партбилетом.
И наоборот.
А может – так было выгоднее – проснуться другим чело-веком.
У хабиасоведов нет ясного представления о псевдониме Ха-биас.
И даже непонятно, где ставить ударение.
Скорее всего, на последнем слоге.
По одной из версий, псевдоним связан с популярной доре-люционной детской сказкой писателя и художника Валерия Кар-рика, полурусского, полушотландца, где странного вида «хобiа-сы» приходили по ночам из лесу пугать детей и пожирать стари-ков, пока их не съела охотничья собака.
Однако, приехав летом 1921 года в Москву и устраиваясь на работу в комиссию по ликвидации неграмотности Нина Ха-биас, заполняя в анкете графу «семейное положение», напи-сала – вдова.
И подписалась – Нина Хабiас – Комарова.
Зачем писать в анкете комиссии по ликвидации неграмот-носности литературный псевдоним?
Следующую анкету будет заполнять уже следователь ГПУ.
В середине марта 1922 года Хабиас и Грузинов были арес-тованы за свои тоненькие брошюрочки стихов, отпечатанные в обход установленных советским государством правил.
Тюремное
Сырость ворванью киснут
стихи и рыжий клоп
стенке головою мыслями
клочечек неба голубом
вперлись площицею мой глазу
трухлой тюря белок
это на мне железные спазмы
и прищемлень тупой замка
ах знаю другую теперь ты
когда я камеру бетон хрящиком бью
папа и Смольный мне не поверили
матрасика голода соломой жевать
небо простенком простынку засунули
железный брусок по щекам
пращуры
