Холмский Даниил Дмитриевич, Фёдор Курицын, Владимир Гусев, Григорий Мамонов. Никте не смед глянуть на Ивана Васильевича, все сидели и ждали слово повелителя. Сам же князь нервно теребил кисти на подлокотнике кресла, ожидал, кто слово молвит, злился на подданых своих, наконец, не выдержал, заговорил первый:
– Почто сидите аки истуканы, в рот воды набрав? Видеть вас хотел по делу государственному, а не ради вас самих.
В светлице началось оживление, все подняли очи на грозного князя, однако первым заговорил митрополит, поднявшись со скамьи:
– Вели слово молвить, княже, коль некому говорить более. Я же не муж государственный, но раб Божий и посредник между Господом и людьми, в моей длани забота о вере и душах мирян.
– Молви думы свои, не томи, владыко, – прервал витиеватую длинную речь Иван Васильевич, нетерпеливо дожидаясь ответа.
– Хорошо, княже, воля твоя, – митрополит набрал в грудь поболее воздуха и проговорил на одном дыхании, – в твоей длани избрать себе в жены девицу благоверную, с Богом в душе, да только слышал я от людей верных, будто псковичане недовольны появлением столь многочисленной царской свиты, сплошь из фрязей, которые вели себя фривольно, речи непотребные вели против православных, бахвалились, будто несут веру от Папы своего в сторону нашу.
– Чего же хочешь ты, владыко? – спокойным голосом вопросил князь, заранее зная ответ на свой вопрос.
– Желаю, чтобы ты указом своим не только воспретил папскому послу входить в город с крестом, но даже и приближаться. Ежели ты почтишь его, то он – в одни ворота в город, а я, отец твой, другими воротами вон из города! Не только видеть, но и слышать нам о том неприлично. Кто чужую веру чтит, тот над своей ругается!
В зале началось оживление, каждый благодарил митрополита за высказанные мысли, что были у всех в головах, об уступке католикам не было и речи.
– Этим латынщикам протяни руку, так они откусят по локоть! – крикнул кто-то из присутствующих, по голосу похожий на Владимира Гусева.
– Не бывать на Руси иной веры, кроме православия! – подал звучный, низкий глас Даниил Холмский, что был под стать своему рослому хозяину.
Со скамьи медленно приподнялся боярин Григорий Мамонов, одернул полу своего расшитого опашня, и когда все замолкли, проговорил:
– Почто ты, княже, иноземку порешил взять, аль среди наших девиц пригожих не найти? Возьми какую одного из твоих верных бояр, не хуже гречанки будет.
Побагровело лицо князя от слов сих дерзостных, особенно, если эти слова говорил его тайный недруг – сын подлой колдуньи, которую сожгли за связь с нечистым. Старая княгиня душой почувствовала перемену в сыне, не хотела она, чтобы гнев захлестнул его полностью и потому решила отодвинуть грозу, что в миг нависла над их головами. Громким голосом, на который
