собираешься закончить, как твой отец.
Оуэн слышал это много раз. Эта фраза больно ранила и, словно товарный поезд, тащила за собой груз каждой ссоры, каждой слезинки, каждого шепота и каждой перебранки между матерью и ее родителями, которые случались во время судебного процесса и после. Родители матери ненавидели отца еще до того, как она вышла за него замуж, а после его смерти возненавидели память о нем еще больше. Отец Оуэна был для них неким «призрачным козлом отпущения», тенью, которая могла быть настолько ужасной, насколько это им требовалось, которую можно было обвинять в чем угодно. Во всем подряд.
Оуэн сразу научился не защищать этот призрак, но ему это и не нужно было. Его отец был не виноват, и скоро все об этом узнают.
– Я подтяну оценки. Где дед?
– На заднем дворе, возится с газонокосилкой. Может, ему нужна твоя помощь.
Оуэн внутренне ухмыльнулся. Его деду никогда не требовалась никакая помощь, тем более с мотором. Это означало, вероятно, что дед хочет о чем-то поговорить. Оуэна это пугало, но он знал, что избежать разговора не удастся, поэтому он кивнул.
– Пойду погляжу.
Он прошел через гостиную по старому ковру, который был то ли настолько устойчив к пятнам, то ли за ним так хорошо ухаживали, что старики считали затраты на покупку нового неоправданными. Стены, покрытые бежевой штукатуркой, были увешаны живописными полотнами, тщательно подобранными бабушкой. На кухне он схватил апельсин из миски с фруктами, стоявшей на столе с пластиковым покрытием без единого пятнышка. Затем он вышел во двор через сетчатую дверь, которая со скрипом распахнулась и с грохотом захлопнулась за ним.
Маленький двор был вылизан до такой степени, что смотрелся пластиковым. Он представлял собой амебообразный ковер из густой травы, окруженный клумбами и кустами. Несколько авокадо и апельсиновых деревьев росло рядом с шестифутовым решетчатым забором, обозначающим границы бабушкиной империи. Оуэн прошел по плиточной дорожке вдоль задней стороны дома к дедушкиному посту – мастерской, которую на его памяти никогда не называли гаражом, хотя по сути она им и была. Внутри дедушка склонился над старой газонокосилкой под единственной флюоресцентной лампой, болтающейся сверху. Он был одет в старый передник и джинсовый комбинезон, который носил с тех пор, как Оуэн был совсем маленьким.
– Это та, которая на продажу? – спросил Оуэн.
– Не, – ответил дед. – Это починить. Эгертонам, которые дальше по улице.
– За деньги?
– Нет, – сказал он. – Но они небось все равно попытаются мне заплатить.
– Бабушка говорит, это она должна им приплачивать за то, что они находят для тебя занятие.
Дедушка усмехнулся.
– Откуда мы знаем, может, она так и делает?
Оуэн надкусил кожуру апельсина, чтобы почистить его, почувствовал горечь, а затем вцепился в нее ногтями, обдирая плод и брызгая соком.
– Не пачкай мне пол, – сказал дед.
Оуэну
