столица нашей империи, и тогда все станет понятно».
Рамбовская троица – церковный сторож да два портовых кочегара – возлежит на берегу Финского залива. Дует северный ветер – волны идут бестолковыми стадами, прибрежные камыши переливаются серебром на меху, чайки стерегут облака, сверкая острыми крыльями.
На берегу костер горит – сизые языки пламени лижут огромную консервную банку. В банке плавится свинец памяти. Рядом змеятся куски раскуроченного кабеля. Церковный сторож встает, подбрасывает хворост в замирающий огонь. «Культура, – покряхтывает он, – это умение выживать на местности».
Портовые кочегары меланхолично потягивают пиво из бутылок густо-зеленого стекла. «Номер девять – убойное пиво, – замечает один из них, прокопченный угольным духом котельной. – Они туда спирт подмешивают».
«Травят народ, – лениво откликается другой, облагороженный легким налетом городской гари. – Нашей смерти ждут. Не дождутся! У нас – древний навык выживания».
Струится в песчаные формы расплавленный металл, играя на солнце эфирными оттенками золота и лазури.
«Свинец, понятно, в губернаторские ноги пойдет, – отбрасывает сторож тяжелую банку, пышущую жаром. – Для большей устойчивости. Его при жизни носило туда-сюда, как пушинку. Пусть хоть после смерти постоит неколебимо, как Россия».
«Для неколебимости надобна бронза и медь, – философствует кочегар, облагороженный гарью. – Только эти металлы обладают благородными имперскими свойствами. Так что без них никак не обойтись».
«Вон на том Летучем Голландце полно этого добра. – Кочегар, прокопченный духом, машет рукой в сторону заброшенного корабля. – Там, в трюме, пруд пруди этих имперских свойств».
Давно бросил якорь на тихом взморье Летучий Голландец, а корабельный гюйс давно выветрил запахи горькой соли и крепкого спирта. Однако еще таил, еще оберегал заброшенный корабль свои несметные сокровища – медные трубы, вентили, задвижки и прочие россыпи цветного лома. Правда, местные могильщики уже похозяйничали на нем и кое-какую мелочь вынесли. Но крупные драгоценности, какие-нибудь кингстоны, еще оставались нетронутыми. Летучий Голландец покачивался на волнах одиноким призраком.
«На губернатора одного кингстона, должно быть, хватит – там двадцать килограмм чистой меди», – неспешно направляется к призраку рамбовская троица…
Однажды церковный сторож да два портовых кочегара возмечтали воздвигнуть на берегу пустынных волн символ народной жизнестойкости – монумент Александру Даниловичу Меншикову, который из веселого пирожника изловчился стать первым питерским губернатором. Их отнюдь не смутило юбилейное нашествие бронзовых варягов, когда Кваренги, Растрелли, Росси, Ринальди загромыхали стройными рядами по праздничным площадям, а милосердный казахский акын Джамбул, усыновивший всех несчастных питерцев, замкнул эту безмолвную колонну.
«У властей своя мечта, – заключила
