исключений, – мрачно говорил он и тут же, махнув рукой, добавлял: – И то потому, что она жена Птицы-Синицы.
Мальчишки были у них частыми гостями, благо жили по соседству в сборно-щитовом доме, впрочем, в поселке все жили рядом. Сверяба угощал их конфетами, не переводившимися у него в тумбочке, показывал фокусы и вместо сказок рассказывал про всякие мудреные механизмы, водя корявым пальцем по цветным чертежам, которые сам же и рисовал.
По должности Иван Сверяба был инженером-механиком. И по призванию тоже. А поскольку техника была не шибко приспособлена к вечной мерзлоте, да и поизносилась с начала стройки, его то и дело подымали по ночам, чтоб отправить на горячую точку. Что делать, если только он и мог подлечить никуда не годные, выслужившие все сроки бурильные станки. А без них взрыв не подготовишь, не вывернешь породу наружу, без хлеба останешься, как говорил Сверяба, имея в виду, что земля – это хлеб БАМа.
Савин завидовал его поездкам на трассу и всегда радовался, если вечером заставал Сверябу в вагоне. Обычно он лежал в майке на кровати и дымил в потолок. И почти всегда встречал Савина одной и той же фразой:
– Ну что, опять Птица-Синица от Давлета пилюлю получил?
– Опять, – подтверждал Савин, понимая, что Сверяба спрашивает о своем друге-приятеле, завалившем квартальный план по отсыпке земли.
– Нет, не поджечь синице моря! Не поджечь. А твой Давлет смотрит только под ноги.
– Это вы напрасно, Давлетов производство знает.
– Сколько раз говорить: не «выкай»… Оно и обидно, что знает, а сам глаз от белого телефона не отрывает, ядри его в бочку!
Весь первый месяц Савин корпел над бумагами. Как отголоски большой жизни, долетали до него утренние взрывы в тайге, гул моторов в карьерах. И еще безликими фамилиями бульдозеристов и экскаваторщиков, номерами землеройных механизмов, цифрами кубов земли. Не зная еще в лицо ни одного из командиров подразделений, он представлял их по сводкам, поступающим в штаб каждый вечер. Синицын виделся ему худеньким очкариком, суматошным и непутевым, не умеющим организовать работу землеройного комплекса. Он все время отрабатывал долги. Была уже вторая половина августа, а его подчиненные только-только начали задел месячного плана. Зато Ванадия Коротеева, от которого поступали самые внушительные сводки, воображение рисовало могучим мужиком, короткошеим, с красным, обветренным лицом. И голос его по телефону звучал густо и неперебиваемо.
Однажды Давлетов вызвал Савина поздно вечером.
– Завтра в семь пятнадцать – на трассу. Посмотрите свежим глазом, что полезного у Коротеева. Приказано, – с этими словами он повел взглядом на белый телефон и сделал паузу, – обобщить его опыт. Вы и займетесь им.
Коротеев оказался худющим, с длинной кадыкастой шеей человеком, совсем не похожим на того, каким он представлялся Савину в воображении. Он метался от бульдозеров к экскаваторам и самосвалам, перекрывая своим голосом шум работающих механизмов. И там, где он появлялся, все приходило в какое-то лихорадочное движение,
