полотне его лица гневом и яростью. – Я всегда учил вас тому, что даже из большого зла всегда можно извлечь что-нибудь доброе, – и поймите: из вас могут получиться совсем иные рыбаки. Не те, что ловят рыбу в грязной топи Оми-Алы, а рыбаки разума. Хваткие люди. Те, которые окунают руки в чистые реки, моря и океаны жизни и добиваются успеха, становятся врачами, летчиками, профессорами, юристами. Ну, как? – Он снова оглядел нас. – Вот такими рыбаками я бы хотел видеть своих сыновей. А теперь давайте все вместе исполним гимн.
Мы с Обембе тут же кивнули, и тогда отец перевел взгляд на наших старших братьев, по-прежнему смотревших в пол.
– Боджа, ты с нами?
– Да, – неохотно пробормотал Боджа.
– Ике?
– Да, – после затянувшейся паузы произнес Икенна.
– Вот и хорошо, а теперь все вместе: ги-ган-ты.
– Ги-ган-ты, – повторили мы хором.
– Гроз-ны-е. Г-р-о-з-н-ы-е. Гроз-ные.
– Неудержи-мые.
– Рыбаки добра.
Отец гортанно засмеялся, поправил галстук и пристально посмотрел на нас. Затем вскинул руку, задев кончик галстука.
– Мы рыбаки! – проорал отец во всю глотку.
– Мы рыбаки! – почти так же громко, надрывая глотку, хором повторили мы. Каждый из нас был удивлен, как резко – и почти без усилий – мы все пришли в возбуждение.
– Идем за нашими крюками, лесками и грузилами.
Кто-то умудрился произнести «грузивилами» вместо «грузилами», и отец заставил нас несколько раз отдельно повторить это слово, а после продолжил. Правда, перед этим посетовал, что мы слишком много общаемся на йоруба вместо английского, языка «западного образования», потому и не знаем простейших слов.
– Мы неудержимые, – продолжил он, и мы повторили.
– Мы грозные.
– Мы гиганты.
– Мы победим.
– Молодцы, мальчики, – похвалил отец, когда на комнату, точно осадок на дно, опустилась тишина. – Новоиспеченные рыбаки обнимут меня?
Опустошенные и огорошенные переменой – как по волшебству нечто глубоко омерзительное превратилось в престижное, мы встали и по очереди обняли отца, утыкаясь в его грудь между лацканами пиджака. Каждого отец несколько секунд похлопывал по голове и целовал в макушку. Потом он достал из портфеля пачку новеньких двадцатинайровых купюр, скрепленных бумажной лентой с печатью Центрального банка Нигерии, и выдал нам деньги на карманные расходы: Икенне и Бодже по четыре купюры, мне и Обембе – по две. Еще по одной купюре он оставил для Дэвида, спящего тут же, и Нкем.
– Не забывайте наш разговор.
Мы кивнули, и отец уже хотел уйти, но, словно вспомнив о чем-то, опять повернулся к нам. Подошел к Икенне. Опустил руки ему на плечи и сказал:
– Ике, знаешь, почему тебе досталось больше всех?
Икенна, по-прежнему неотрывно глядя
