стала серьезной. – А ты славный. Твоим девушкам, наверно, сильно везет.
– Зато ему с ними – нет, – сказал Петя, выставив меня несчастным романтическим героем в глазах Ясны, за что я обязан ему по гроб жизни.
Дома я был ровно в восемь.
– Там что, так метет? – прямо с порога спросила моя старшая сестра Соня и принялась стряхивать снег с моей куртки и волос. – Все ходишь без шапки?
– Конечно, он же у нас взрослый! – съязвила вездесущая Маринка. – Вдруг девки на него не будут заглядываться, если он шапку наденет? Хотя в шапке он действительно похож на умственно отсталого.
Я хотел толкнуть ее, чтобы ускорить ее путь до кухни, но в кармане завибрировал телефон, и Маринка прошла мимо меня. Я взял трубку, перед этим не взглянув на экран.
– Привет, я доехала, – сказал мне резковатый голос.
Я сразу же оценил масштаб этого удивительного события: ОНА мне позвонила! Она позвонила МНЕ!
– Ясна… – только и смог выговорить я. – То есть яснО.
В ответ смешок.
– Я тоже доехал. Только что зашел домой. – На меня из-за угла смотрела любопытная Маринка, поэтому я кое-как стянул ботинки, побежал в ванную и от волнения снова стал немногословным. – Значит, нам с тобой одинаково…
– Игорь. – Она меня перебила, я тут же замолчал и несколько секунд слушал тишину на том конце. – Знаешь… Я хочу вас попросить, тебя и Петю… Ну мало ли, вдруг вам опять взбредет это в голову… не дарите мне, пожалуйста, по два букета за раз. Очень тяжело объяснить моей маме, откуда у меня взялось столько цветов. Она у меня консервативная.
Она засмеялась, я тоже:
– Хорошо, я понял. Мы с Воронцовым как-нибудь разберемся между собой в следующий раз.
Попрощались мы быстро, но на веселой ноте. Мне хотелось сразу уснуть, но не получалось. Я лежал в туманном полусне, пока Маринка смотрела фильм за моим компьютером.
– Иди к себе. – Я попытался прогнать ее из комнаты.
Сестра высунула одно ухо из-под наушника:
– Мой ноут умер. Ну пожалуйста, разреши мне досмотреть здесь.
Я отвернулся к стенке. На самом деле мне вовсе не хотелось, чтобы она уходила. Было даже что-то приятное и успокаивающее в ее присутствии, в легком поскрипывании стула, когда она меняла позу, в ее увлеченности беззвучной движущейся картинкой. Я лежал под одеялом и все думал о Ясне, о ее голосе, о том, как по-другому она сегодня выглядела, о ее узком черном платье и о совершенно неожиданных гранжевых ботинках, в которых, наверное, было уже холодно ходить. А как у нее блестели глаза, когда она говорила о предназначении журналиста, – ей бы родиться первопроходцем, космонавтом, революционером! В ее веселом смехе не было ни капли кокетства, как и в ее улыбках, адресованных нам с Петей, и в ее звонке. От этого, правда, было немного обидно.
Утром я со страшной гордостью сообщил Воронцову, что она мне звонила, и с несвойственным мне злорадством заметил, что он погрустнел.
А затем прошло около трех недель,
