жалости, а наоборот, удивляло легкостью движений, хотя он и прихрамывал вследствие ранения, полученного на восточном фронте. Не по годам сохранив ясность ума и память, Нортон вместе с тем был неряшлив: старый, просаленный черный фетровый берет, фартук, потертые джинсовые брюки, вечно перемазанный красками, пахнущий скипидаром и фисташково-чесночным запахом лака.
Каждое утро, тихо, неторопливо проходил он мимо огромных витрин магазинов. Он любил гулять по утренним пустым улицам Манхеттена. Солнце еще только вставало, освещая высотные здания, проникая своими лучами в чрева небоскребов, заливая их стекла холодным медным цветом. Потом, вырываясь из объятий высоток, оно ударяло золотыми стрелами по окнам кафешек, аптек, салонов. Утренний воздух был всегда свеж и чист, перемешан с дыханием морского прибоя.
С наступлением непогоды Нортон Остин становился задумчив и хмур. Рана той, ушедшей, войны напоминала о себе.
«Время злого Духа дождя и ветра, оно длится ровно шесть суток», – с тревогой говорили ему местные индейцы-могавки, показывая пальцами на серое небо, прятались в своих жилищах в дальних причалах Гудзонова пролива.
Война не давала Нортону уснуть, а если он все же проваливался в сон, война снилась ему.
Груды раскиданных вокруг ящиков из-под снарядов. «Снаряды!» – кричал кто-то сбоку. Нортон в бессилии подползал то к одному, то к другому ящику, но все они были пусты. Этот кадр прокручивался и повторялся во сне без конца. Нортон в отчаянии стонал, пытаясь ответить тому, невидимому, что кричал сбоку: «Нет! Нет! Нет!», но голос сдавливался хрипом, и, весь в липком поту, он вздрагивал и просыпался.
Уличные фонари сквозь неплотно задвинутые жалюзи тускло освещали комнату. За окном шумел дождь. По всему полу были разбросаны тюбики с красками. В углу комнаты, будто изваяние, чернел накрытый холстом мольберт. На столе – недопитая бутылка виски.
«Это я опять напился вчера…» – покачал Нортон головой. С трудом встав, доплелся до стола, налил в стакан оставшееся виски и жадно проглотил содержимое, не почувствовав горечь напитка. «Уже третий день, как пью, надо отходить…» – судорожно мелькали в голове мысли. Вернувшись к старому, черному, обшарпанному кожаному дивану, он рухнул и снов ушел в забытье…
Опять гул самолетов, разрывы бомб, мин и снарядов – как клещами, захватывают Нортона страшные сны.
«Танки, танки!» – кричат ему теперь сверху, сзади, сбоку. Он бешено крутит поворотный маховик наводки. «Нате вам, гады!» – силится крикнуть он, но горло словно кто-то схватил и душил длинными пальцами. И он сопел распухшими, прокушенными губами: «Нате вам, фрицы! – нажимая онемевшими пальцами кнопочный пуск. – Нате, держите!» Удар, толчок, и, будто с обрыва, летит он куда-то вниз, в глубокую, наполненную дождевой водой воронку. Вспышка света, и он снова просыпается – дрожащий и мокрый от пота. «Опять по танкам стреляешь? – доносится до него сквозь пелену света хриплый голос, проявляя в сознании Нортона знакомые черты
