на разрыв, однако не смогли преодолеть случившуюся спайку.
Или эта мозаика не покажет… ничего. То есть просто беспорядочность, сумбур, взывающий к канонам отвергнутой (сдуру?) Логики.
По мне – занимательно и то, и другое, и третье…
На другой день после случайного обнаружения томика Тагора электронная почта принесла дело, какие я отношу к разряду неотложных. Ида Яковлева, вдова не так давно ушедшего из жизни бывшего редактора ростовского «Комсомольца» Бориса Яковлева, с которым и меня, и Галину не раз сводила судьба, собрала книгу его сочинений, соединив вместе с ними воспоминания о нем самом. Она попросила взглянуть редакторским глазом на состав и построение сборника.
Читая одну из статей Бориса, посвященную русскому языку, я невольно завис над одним абзацем.
В окончании «Шелопута и Королевы» есть размышление о высказывании философа Мераба Мамардашвили о «мертвых отходах жизни», ее околичностях, часто не оставляющих места для подлинности. И вот я читаю сочинение Яковлева: «Один из самых крупных философов конца минувшего столетия Мераб Мамардашвили в своих лекциях о Марселе Прусте так высказался…: «Для каждого нашего жизненного состояния всегда есть его дубль. Мертвый дубль. Ведь вы на опыте своем знаете, как трудно отличить нечто, что человек говорит словесно, – не испытывая от того же самого, но – живого. Почему трудно? Потому, что слова одни и те же, и вы, наверное, очень часто находились в ситуации, когда в силу какого-то сплетения обстоятельств, слово, которое у вас было на губах, вы не произносили, потому что в то же самое мгновение, когда вы хотели сказать, чувствовали, что сказанное будет похоже на ложь».
Вряд ли бы я обратил внимание на совпадение одной и той же персоны в разных текстах, если бы это высказывание не касалось именно соотношения слова и смысла. Мне хотелось здесь избежать банальности, а именно, цитаты: «Мысль изреченная есть ложь». Но, как видите, не удалось. Она выскочила по обратной аналогии с наблюдением: запечатленная буквами мысль вызывает – не в голове, ее породившей, а в реальной действительности – как бы оматериализовавшиеся ее подтверждения (обнаружилась книга Тагора, казалось бы утерянная; затем – статья, подоспевшая, словно по требованию в поисковой системе. И то, и другое подсказывало мне разумность мотива еще не написанной книги, само собой выпорхнувшего из ее предположительного названия).
Какую радость что-то подобное вызывало у меня в начале работы над «Шелопутом и Королевой». А в конце – уже некое тихое недоумение. Все же что это? Откуда?..
Я человек не слишком просвещенный. Картина моего образования похожа на испещренную пробоинами перфокарту, где каждая дырочка соответствует проколу в том или ином знании. Слава Богу, они ни разу не выстраивались в критическую линию отрыва (или отреза? Так написано на приходящем по почте счете за телефонные услуги; жировки – как именовала моя бабушка Вера Максимовна такие долговые документы)…
