камни могильника в красное. Тени-призраки плясали в огне, посылая дым в небо; все разойдутся, а тени еще долго будут плясать во мраке.
Сэрен вытащила нож и нагнулась, чтобы счистить грязь с сапог. С этой стороны гор ветер ежедневно нес с моря волны дождя и тумана. Одежда промокла насквозь. Уже три раза за это утро тяжело груженные фургоны сносило с дороги; один нерек погиб, придавленный колесом с железным ободом.
Выпрямившись, Сэрен вытерла нож двумя пальцами в перчатке и убрала в ножны на боку.
Настроение было паршивое. Бурук Бледный не вылезал из фургона два дня, как и три его наложницы-полукровки. И все же спуск закончился, и впереди открылась широкая, довольно ровная дорога к деревне Ханнана Мосага.
Бинадас смотрел, как последний фургон съехал по склону. Сэрен ощущала его нетерпение – в его деревне кто-то умер. Потом Сэрен взглянула на Халла Беддикта, но ничего не почувствовала. Он погрузился в себя, будто собирая силы, чтобы предугадать, что их ждет. А может, старался подкрепить пошатнувшуюся решимость.
– Бинадас, – сказала Сэрен, – нерекам нужен отдых. Дорогу мы найдем. Не обязательно нас сопровождать, иди к своему народу.
Бинадас подозрительно прищурился в ответ.
Уговаривать бессмысленно. Он будет считать, как считает, какими бы чистыми ни были ее помыслы.
– И правда, – сказал Халл. – Ты зря задерживаешься, Бинадас.
– Хорошо. Я сообщу Ханнану Мосагу о вашем скором прибытии.
Эдур прибавил шагу и через несколько мгновений исчез среди деревьев.
– Видишь? – спросил Халл.
– Я видела борьбу желания и обязательств. – Сэрен отвернулась.
– Ты видишь лишь то, что хочешь видеть.
Сэрен пожала плечами.
– Как и мы все, Халл.
Он подошел ближе.
– Так не должно быть, аквитор.
Удивленная, она посмотрела ему в глаза, необычайно серьезные.
– И что мне ответить? Мы как солдаты, припавшие к земле за возведенными укреплениями. Ты сделаешь то, что сочтешь нужным, Халл.
– А ты, Сэрен Педак? Какая дорога ждет тебя?
Всегда одна и та же.
– Тисте эдур нелегко использовать. Они могут выслушать, но не обязательно послушаются.
– У меня нет надежд, Сэрен, у меня только страхи. Продолжим путешествие.
Она обернулась на нереков, которые сидели у фургонов; от спин поднимался пар. На безразличных лицах ни следа сочувствия к мертвому соплеменнику, которого они оставили в могиле, наспех сооруженной из грязи, камней и корней. Сколько нужно сечь народ, прежде чем он начнет сечь себя сам? Когда бежишь с крутого склона, начинаешь медленно…
Летери верят в жесткую правду. Толчок запускает лавину, и никому не уйти с пути. Разделение между жизнью и смертью – постоянная борьба за место посреди всепоглощающего прогресса. Никто не может себе позволить проявлять сочувствие. И поэтому не ждет сочувствия от других.
Мы живем в недружелюбное время. Впрочем, все
