это удар мне в сердце.
– Дорогой брат, не говори так о джентльменах-волонтерах. Смею сказать, у них очень красивая форма. А на прошлой неделе, я хорошо знаю, они два раза промокли до нитки. Я встретила их, когда они шагали такие пришибленные, и многие очень кашляли. Я думаю, они терпят столько, что мы должны быть им благодарны.
– А я смею сказать, – заметила мисс Мак-Интайр, – что дядя пожертвовал двенадцать гиней на их снаряжение.
– Я дал их на покупку лакрицы и леденцов, – объяснил циник, – чтобы поощрить местную торговлю и освежить глотки офицеров, докричавшихся до хрипоты на службе отечеству.
– Берегитесь, Монкбарнс! Мы скоро причислим вас к мятежникам!
– Нет, сэр Артур, я кроткий ворчун. Я только сохраняю за собой право квакать здесь, в своем углу, и не присоединяю своего голоса к хору великого болота. Ni quito Rey, ni pongo Rey. Я не прочу королей и не порочу королей, как говорит Санчо{109}, но от всего сердца молюсь за нашего государя, несу общее бремя налогов и ворчу на акцизного чиновника. А вот, кстати, и овечий сыр! Он более содействует пищеварению, чем политика.
Когда обед кончился и на стол были поставлены графины, мистер Олдбок поднял бокал за здоровье короля. Этот тост охотно поддержали как Ловел, так и баронет. Якобитские симпатии последнего давно успели стать всего лишь неким отвлеченным представлением, тенью тени.
После того как дамы покинули столовую, лэрд и сэр Артур углубились в самые занимательные споры, в которых более молодой гость – из-за недостатка ли необходимой глубокой эрудиции или по иной причине – принимал очень мало участия, пока не был внезапно вырван из глубокой задумчивости неожиданной просьбой высказать свое мнение:
– Я приму то, что скажет мистер Ловел. Он родился на севере Англии и может знать точное место.
Сэр Артур высказал сомнение в том, чтобы столь молодой человек обращал внимание на подобные вещи.
– Я имею основания держаться противоположного мнения, – сказал Олдбок. – Как вы смотрите, мистер Ловел? Высказаться – для вас вопрос чести!
Ловел вынужден был признаться, что попал в смешное положение человека, не знающего предмета спора, который занимал собеседников уже около часа.
– Господи, да он витает в облаках! Что было бы, если бы мы впустили сюда женщин? Тогда мы еще шесть часов не услышали бы от этого молодца разумного слова. Так вот, юноша, жил некогда народ, который назывался пики…
– Правильнее – пикты, – перебил баронет.
– Или еще picar, pihar, piochtar, piaghter или peughtar, – закричал Олдбок. – И говорили они на одном из готских{110} диалектов…
– На чистейшем кельтском!{111} – решительно возразил баронет.
– На готском, хоть убейте, на готском, – столь же решительно настаивал сквайр.
– Позвольте, джентльмены, – промолвил Ловел. – Насколько
