лишь в торжественных случаях – носил легкую шпагу, хотя это и было принято среди джентльменов его круга. Кроме того, выражение лица его, казалось, было исполнено решимости, более суровой, чем обыкновенно; впрочем, оно всегда отличалось скорее мрачностью, нежели любезностью, и леди Певерил, не в силах подавить свои чувства, невольно проговорила:
– Да, майор Бриджнорт, вы и в самом деле переменились.
– Вы видите лишь внешнюю оболочку человека, – возразил он, – внутренняя же перемена еще глубже. Но не о себе хотел я говорить с вами. Я уже сказал, что, коль скоро вы спасли дочь мою от мрака могилы, я хотел бы охранить вашего сына от мрака еще более непроницаемого, который, боюсь, облег все пути отца его.
– Я не могу слушать таких слов о сэре Джефри, – отвечала леди Певерил, – и должна теперь проститься с вами; а когда мы снова встретимся при более благоприятном случае, я выслушаю ваши советы насчет Джулиана, хотя, быть может, и не последую им.
– Возможно, что этот случай никогда не наступит, – сказал Бриджнорт. – Время истекает, вечность приближается. Выслушайте меня! Говорят, вы намерены послать юного Джулиана на этот кровавый остров и поручить его воспитание вашей родственнице, жестокосердной убийце человека, более достойного жить в памяти людей, нежели любой из ее прославленных предков. Таковы слухи. Справедливы ли они?
– Я не осуждаю вас за неприязнь к моей кузине Дерби, мистер Бриджнорт, – проговорила леди Певерил. – Равным образом я не оправдываю ее опрометчивых поступков. Несмотря на это, мы думаем, что в ее доме Джулиан сможет совместно с молодым графом Дерби приобрести образование и манеры, приличествующие его положению.
– Вместе с Проклятием неба и благословением Папы Римского, – сказал Бриджнорт. – Неужто вы, сударыня, столь прозорливая в делах житейских, неужто вы так слепы, что не видите, с какой чудовищною быстротой Рим вновь утверждает власть свою в нашей стране, некогда ценнейшей жемчужине в его беззаконной тиаре? Стариков совращают золотом, молодых – наслаждениями, слабых духом – лестью, трусов – страхом, а храбрых – честолюбием. Тысячи приманок на любой вкус, и в каждой приманке скрыт все тот же смертоносный крючок.
– Я знаю, что моя кузина – католичка[15], – отвечала леди Певерил, – но сын ее, согласно воле своего покойного отца, воспитан в правилах англиканской церкви.
– Можно ли ожидать, что женщина, которая не страшится проливать кровь праведников ни на поле битвы, ни на эшафоте, станет блюсти святость своего обещания, если ее вера предписывает ей его нарушить? А если она даже сдержит свое слово, разве сыну вашему будет лучше оттого, что он погрязнет в болоте вместе со своим отцом? Разве ваши епископальные догматы не тот же папизм? Вся разница лишь в том, что вы поставили на место Папы земного тирана и заменили искаженной обедней на английском языке мессу, которую предшественники ваши читали по-латыни. Но зачем я говорю об этих предметах с женщиной, которая, имея глаза и уши, не может
Мне уже приходилось говорить, что это – отклонение от истины: Шарлотта, графиня Дерби, была гугеноткой.
