башмаками с бантиками раздвоенное копыто.
– Ах ты, мошенник! – воскликнул Найджел. – Тебя слишком хорошо угощали, а теперь, набив свое прожорливое брюхо, ты поносишь доброго джентльмена, выручившего тебя из беды.
– Вот уж нет, милорд, с вашего позволения, – ответил Мониплайз. – Мне только хотелось бы получше рассмотреть его. Я ел у него мясо – что правда, то правда, – и разве это не позор, что ему подобные могут угощать других мясом, тогда как ваша светлость и я едва ли могли бы получить за свои собственные деньги пустую похлебку с черствой овсяной лепешкой! Я и вино его пил.
– Оно и видно, – ответил его господин, – и даже больше, чем следовало.
– Прошу прощения, милорд, – сказал Мониплайз, – это вы про то говорить изволите, как я раздавил кварту с этим славным малым Дженкином – так подмастерья этого зовут, – так ведь это я из благодарности за его доброту ко мне. Признаться, я им еще славную старую песню об Элси Марли спел, такого пения они никогда в жизни не слышали…
При этих словах (как говорит Джон Беньян), продолжая свой путь, он запел:
Ты с Элси Марли не знаком,
С той, что торгует ячменем?
Она, брат, стала всех важней:
Уж нос воротит от свиней!
Ты с Элси Марли…
Тут хозяин прервал увлекшегося певца, крепко схватив его за руку и угрожая избить до смерти, если он своим неуместным пением привлечет внимание городской стражи.
– Прошу прощения, милорд, покорнейше прошу прощения, но стоит мне только вспомнить об этом Джен Вине – так, что ли, его зовут, – как я невольно начинаю напевать «Ты с Элси Марли не знаком». Еще раз прошу прощения у вашей светлости, и, если вы прикажете, я стану совершенно немым.
– Нет, мой любезный! – воскликнул Найджел. – Уж лучше продолжай. Я ведь знаю, ты будешь говорить и жаловаться еще больше под предлогом того, что тебя заставляют молчать, так уж лучше отпустить поводья и дать тебе волю. Так в чем же дело? Что ты можешь сказать против мейстера Гериота?
Давая такое разрешение, молодой лорд, вероятно, надеялся, что его слуга случайно заговорит о молодой леди, которая появилась во время молитвы таким таинственным образом. То ли по этой причине, то ли потому, что он просто хотел, чтобы Мониплайз выразил тихим, приглушенным голосом свои чувства, которые в противном случае могли найти себе выход в буйном пении, как бы то ни было – он разрешил своему слуге вести дальнейший рассказ в том же духе.
– И поэтому, – продолжал оратор, пользуясь данной ему свободой, – мне очень хотелось бы знать, что за человек этот мейстер Гериот. Он дал вашей светлости уйму денег, насколько я понимаю, и, уж наверно, неспроста, как водится на этом свете. А у вашей светлости есть хорошие земли, и, уж конечно, этот старик, да и все эти ювелиры, как они себя называют, а по-моему, так просто ростовщики, рады были бы обменять несколько фунтов африканской пыли – это я золото так называю – на несколько сот
