ты так ослеплен своей философией, своим язычеством, ленью и презрением к Богу и людям, что станешь равнодушно смотреть, как твой народ делается добычей хищника и твои богатства растаскивают нечестивые собаки? Вот что сказал Кирилл: «Пусть Бог накажет меня такой же карой или еще суровее, если завтра в это время останется хоть один еврей в Александрии».
– Тем лучше, если этот шумный Вавилон надоел и остальным евреям почти так же, как мне. Но чем я могу помочь? Я не царица Эсфирь. Я не могу, как она, отправиться во дворец к Агасферу и устроить так, чтобы он протянул мне золотой скипетр.
– Несчастный, если бы ты вчера вечером прочел письмо, то, быть может, пошел бы к нему и спас нас. Тогда твое имя, как имя второго Мардохея, передавалось бы из поколения в поколение.
– Дорогая матушка, Агасфер, наверное, слишком крепко спал или был слишком пьян, чтобы слушать меня. Но почему же ты сама не поспешила к нему?
– Неужели я бы не пошла, если бы могла? Я ведь не так ленива, как ты. С опасностью для собственной жизни я пробралась к твоему дому в надежде спасти тебя.
– Значит, мне нужно одеться? А что еще?
– Ничего! Кириллова чернь обложила все улицы. Слышишь крики и вой? Они уже нападают на дальнюю часть квартала.
– Как, они режут евреев? – спросил Рафаэль Эбн-Эзра, накидывая плащ. – Потеха, должно быть, действительно, началась, и я с удовольствием постараюсь ей помешать, если смогу. Сюда, мальчик! Мой меч и кинжал!
– Не надо! Лицемеры уверяют, что кровь не будет пролита, если мы не станем сопротивляться и покорно позволим себя ограбить. Кирилл сам присутствует, чтобы со своими монахами предупреждать всякие насилия… Да уничтожит христиан ангел Господень!
Беседа была прервана домочадцами, которые прибежали в комнату, бледные от ужаса. Рафаэль, окончательно выведенный из своей апатии, подошел к окну и стал следить за всем, происходившим на улице.
Переулок был запружен бранившимися женщинами и плачущими детьми. Молодые и старые мужчины смотрели, как расхищают их имущество. Рассудок воспрещал им сопротивляться, мужество не позволяло жаловаться. А между тем домашняя утварь летела из всех окон. Из каждой двери выбегали свирепые громилы, уносившие деньги, драгоценности, шелка, – словом, все сокровища, которые в течение многих поколений успели накопить еврейские купцы и ростовщики. Среди грабителей и ограбленных стояла расставленная вдоль улицы духовная полиция Кирилла, одно слово которой действовало на толпу сильнее, чем копья римских солдат. Убийство было воспрещено, и ни одного насилия не совершилось.
Рафаэль молча наблюдал, а Мириам в исступлении бегала по комнате и тщетно призывала хозяина действовать словом или делом.
– Оставь меня в покое, мать, – сказал он, наконец. – Пройдет не меньшее десяти минут, прежде чем они почтят меня своим посещением, а тем временем я ничего лучшего не могу предпринять, как следить за этой сценой, напоминающей изгнание израильтян из Египта.
– Никакого сходства нет! Тогда
