прочь с торной дороги. Но ездок шпорил его без всякого милосердия. Конь взвился на дыбы, метался, прыгал, как олень, вскидывал всеми четырьмя ногами, но напрасно: безжалостный всадник сидел так крепко, как будто составлял с ним одно нераздельное целое; словом, отчаянное сопротивление коня было непродолжительно, и ездок все-таки заставил его ехать по дороге, и притом с такой быстротой, что вскоре оба скрылись из вида.
– Вот негодяй! – воскликнул ему вслед карлик. – Хладнокровный, закоренелый, неумолимый злодей, и этот мерзавец, каждое помышление которого пропитано преступлениями, одарен такими нервами и мускулами, настолько ловок и силен, что может принудить благородное животное везти себя туда, где он намерен совершать свои пакости, а я… Будь я настолько малодушен, что пожелал бы предупредить его жертву об угрожающей ей опасности, спасти от погибели целую семью, я не мог бы этого сделать: все мои добрые намерения должны разбиться о неодолимую преграду моей собственной немощи! Она приковывает меня к месту!.. Впрочем, к чему желать, чтобы это было иначе? Что за дело мне, с моим скрипучим совиным голосом, с моей безобразной фигурой и страшным лицом, что мне за дело до баловней природы? Разве я не знаю, что даже мои благодеяния принимаются с невольным ужасом и плохо скрываемым отвращением? С чего мне заботиться о племени, которое считает меня диковинным выродком, отверженным и сообразно этому поступает со мной?.. Нет, клянусь всей неблагодарностью, испытанной мной в жизни, всеми оскорблениями и несчастьями, какие я перенес, клянусь моей тюрьмой, моими узами и оковами: я не дам себе поддаваться одолевающим меня чувствам сострадания! Что за вздор, в самом деле, изменять моим правилам всякий раз, как людям вздумается взывать к моей чувствительности! Раз никто мне не выказывает сочувствия – и я не обязан никому сочувствовать. Пусть же судьба гонит свою тяжкую колесницу, вооруженную смертоносными остриями, через трепещущую толпу поверженного ниц человечества! Неужели я буду такой глупец, что брошу и свое безобразное, старческое тело под ее колеса, чтобы этот карлик, это чудовище, этот горбун защитил своей персоной и спас от гибели какую-нибудь красивую женщину или статного молодца, а свет стал бы рукоплескать и кричать, что так и следовало? Нет, никогда!.. А между тем этот Эллиот… этот Габби… такой молодой, такой прямодушный, добрый… Нет, не буду больше думать об этом. Ведь я не в силах помочь ему, если бы и захотел. А я решил… да, твердо решил, что и не стал бы помогать, хотя бы для этого стоило только пожелать, и он бы спасся. – С этими словами он встал и ушел в свою хижину.
Пора было искать защиты от быстро надвигавшейся бури: начинали падать крупные капли дождя, последние лучи солнца потухли окончательно, и вдали, в горах и лощинах, раза два или три прокатились раскаты грома, точно отголоски отдаленной битвы.
Глава VII
Горделивая птица, собью тебе спесь! Воротившись домой, что застанешь ты там? Обгорелую землю на месте жилья, Да услышишь тоскливый, среди пустыря, Обезумевшей
