чтоб и его с жителями князь не перебил, посчитав изменниками. С него станется. Но всё обошлось. Карательную экспедицию не послали.
Между тем наступила осень. Катя и в прежнем мире не любила это время года. А здесь… А здесь, хоть и тепло пока, но дожди. Хоть улицы в их городке и мощеные, но грязищи хватает. Асфальта, естественно, нет.
Подолгу сидела с сестрицей и сенными девушками в светлице, вышивали, пряли, сказки рассказывали. Иногда и другие боярышни в гости захаживали. Все они верили в русалок, кикимор, леших, водяных, домовых. Рассуждали про них на полном серьезе. Кате временами очень смешно становилось. Но не доказывать же, что русалок, водяных, кикимор, домовых и леших нет. Ее бы не поняли. Хорошо, что хоть кот, ученый и ходящий по цепи кругом, и избушка на курьих ножках в их рассказах не фигурировали. Катя умела прясть, хорошо вышивала. Она уже не удивлялась этому. Навыки Мары.
Их жилище, хоть и называлось теремом или боярскими хоромами, но внутри хоромы были не слишком просторные. А что еще хуже, не было стекол, окна закрывали бычьи пузыри. Они пропускали слишком мало света даже днем, не говоря уж о вечере. Полумрак разгоняли свечи, хорошо хоть не лучина. Кате в первое время ужасно хотелось включить свет. Катя посмеивалась про себя: Снежена и девки не поняли бы, что значит «включить свет», если б она вслух это сказала. А некоторые идиоты в ее мире ругают блага цивилизации. Их бы сюда! Пошлепали бы по грязи в дождь или после дождя. Посидели бы вечерами в темнотище без телевизоров и компьютеров. Поболели бы всякими «огневицами», от которых больше половины детей помирают. И взрослые тоже.
В один погожий денек с самого рассвета крутились во дворе холопки. Под руководством старой ключницы Гореславны развешивали одежды, шубы, отдельно раскладывали тюфяки, подушки и одеяла. Катя залюбовалась шубами – собольими и лисьими, жемчугом, и самоцветами расшитыми. Развесив и разложив всё это, сенные девки расслабились, Гореславна отлучилась куда-то по хозяйству. Забава стала глазки строить холопу Тишке. Тот загляделся на нее и опрокинул деревянное ведро помоев, что тащил. Закончилось это печально. Пострадала роскошная соболиная шуба с жемчугом и самоцветами. Поднялся визг-крик. Во двор сбежались, кажись, все обитатели терема, кроме хозяина. Пришла и сама хозяйка. Катя еще не видела матушку-боярыню такой злой. Мамелфа велела Забаву и Тишку выпороть. А потом обратно в деревню отправить.
Катя подумала, какое варварство. Вспомнила роман одной писательницы про «попаданку» в прошлое. Так эта авторша утверждала, что пороть служанок – так и надо. За дело. Сюда бы эту писательницу! Вот бы ее выпороть. Что бы она после этого сказала? Или написала? Катя уговаривала матушку простить Забаву и Тишку, чем несказанно удивила боярыню. У той даже злоба от удивления почти прошла.
– Мара, ты ж за холопов и девок не вступалась, – проговорила Мамелфа Путятишна. – Это ты опосля огневицы чудить стала.
В конце концов, Забаве и Тишке дали на половину меньше ударов, чем поначалу приказала боярыня. В деревню их не отослали, в боярских
