выявленного первого брака своего мужа, делает для нас абсолютно понятным ее голод по настоящей дружбе и необходимости опереться на сильное мужское плечо.
Наверняка многие бы поставили пани Ганке в упрек, что она слишком легко воспринимает трагедию собственного семейного гнезда, что чересчур распыляет свои усилия на дела, не имеющие непосредственного отношения к близящейся буре. И мне кажется, совершенно зря. Пани Ганке едва исполнилось двадцать три года, натура ее была открыта новым впечатлениям. Медленное расследование, проводимое ее дядей, не могло полностью занять время человека столь живого, импульсивного и активного. Если позже окажется, что при выборе средств успокоения своей активности она совершила какие-то ошибки, это нисколько не изменит того факта, что ошибки на ее месте совершили бы и сотни подобных ей женщин.
И не бросаясь здесь камнями обвинений, ограничимся тем, что укажем: в то воскресенье между пани Ганкой Реновицкой и г-ном Робертом Тоннором зародилась дружба. Доказательством этого могло стать то, что упомянутый уже выше коньяк они, должно быть, выпили на брудершафт, поскольку с этого дня пани Реновицкая в своем дневнике попросту зовет его Робертом. (Примеч. Т. Д.-М.)
Я вернулась домой, ошеломленная всем этим. Многовато я выпила коньяка. Какой странный мир! Человек никогда не знает заранее, что его ждет, что может с ним случиться. Ах, если бы жизнь моя была полна такими неожиданностями. Роберт чудесен!
У меня была еще пара часов времени, потому я немедленно взяла свою тетрадь, желая записать все это. Чтобы не потерять ничего из этого дня. Заканчиваю. Звонит телефон. Наверняка Тото из «Бристоля». Насчет того, что я всегда и всюду опаздываю.
Вторник
За весь вчерашний день у меня не нашлось и минутки времени, чтобы взять в руки перо. А сейчас – ночь. Вокруг царит полная тишина. Розовый свет лампы падает на бумагу, будуар, с мягкой его драпировкой, кажется какой-то тихой, безопасной гаванью, где мне ничего не угрожает. Часы тихим цоканьем отмеряют секунды. Наконец-то я могу сосредоточиться. Заглянуть в события прошедшего времени – и в собственную душу.
Я ее наконец увидела!
Да. Потому что теперь нет ни малейшего сомнения, что это она. Зовется она Элизабет Норманн. По паспорту – бельгийская подданная, двадцати шести лет. Но выглядит, как минимум, на двадцать восемь, и я бы голову дала на отсечение, что ей все тридцать. Ей трудно отказать в красоте. Что до возраста, то дядя Альбин не ошибся. Зато его предположения о ее внешности оказались дискредитированными. Она не блондинка, но рыжеватая шатенка. Глаза у нее не голубые, а зеленые. Она не моего роста – куда худее и ниже. Вот вам и доказательство постоянства мужского вкуса. Бог весть, какими еще женщинами мог увлекаться Яцек. Теперь я уже ни во что не верю. Могли быть там брюнетки и рыжие, даже китаянки или негритянки. От мужчины всего можно ожидать.
В первый миг, когда я ее увидела, мне показалось, что это та, которую я встретила на лестнице Роберта во время первого
