германский, Сигизмунд. За орден заступаться взялся, даже напасть на Малую Польшу грозился, а там и до Кракова рукой подать. И пришлось королю нашему и князю Витовту мир с тевтонцами подписать. А по договору этому все захваченные поляками замки снова ордену отошли. Так и уплыли из рук отца моего три крепких замка, ратным трудом завоеванные.
Молодой князь снова замолчал, задумавшись. Лицо, освещенное летним солнышком, было уже не бледным, ожило. А темные волосы и глаза выдавали в нем материнскую кровь: он все же родной племянник литовского князя Витовта, это вам не кот наплакал.
– А немцы эти клятые никогда не успокоятся, говорю я тебе, – продолжил он. – Никакой договор им не указ. Как куролесили на границах перед войной, так и сейчас куролесят. Приходится их помаленьку уму-разуму учить. Так и живем. Мир вроде, а спать можно только вполглаза.
Старая Тадела покачала головой, дивясь на дела людские, никаким божеским законам не подвластные, а потом спросила неожиданно:
– Ты ведь старший сын, наследник князев, так?
– Нет, мать, я второй по старшинству, а наследует отцу мой старший брат Януш. Нас только двое у отца и осталось. Младшенький наш, Конрад, не так давно помер и воином не успел стать.
Старушка сочувственно покачала головой.
– А жена-то у тебя есть, сокол ясный?
Лицо князя осветилось улыбкой.
– Жена есть, мать, славная жена – литовская княжна Анна, дочь старшего единокровного брата нашего короля, князя Федора Ратненского, – сверкнул он глазами, – а пока домой доберусь, задержавшись здесь у тебя, может быть, и сын уже будет.
Старая женщина улыбнулась, и князю показалось вдруг на миг, что она помолодела и стала просто красавицей. Он моргнул, и видение исчезло. Перед ним по-прежнему была старая ведунья, только в глазах ее угасал молодой задорный огонек.
Еще через несколько дней князь Болеслав со своей дружиной покинул маленькую избушку в лесу, увозя с собой огромную медвежью шкуру, а бабке Таделе остались горшки медвежьего жира. Будет теперь чем немочь грудную гнать да недужных выхаживать. От княжьих денег, щедро предложенных ей, ведунья отказалась – куда с ними ходить, сказала, только сорок в грех вводить. Тихо стало на полянке и в самой избушке, и кошка Матька, все прятавшаяся по углам, опять полноправной хозяйкой себя почувствовала.
Однако к концу второго дня снова послышался стук копыт, но теперь с той стороны, куда ушли люди князя. Бабка Тадела вышла на крыльцо и застыла в удивлении. На коне гарцевал княжий старшой Жиг, а рядом с ним были еще три воина и два коня с поклажей.
– И снова здорова будь, мать, – заулыбался Жигимонд, сверкая белыми зубами, – принимай дары от князя нашего.
И стал он с воинами разгружать вьючных коней. Чего они только не привезли!
– Ты скажи, что куда снести, а то ведь сама не управишься, – сказал он, весело поблескивая глазами.
Не прошло и часа, как вся поклажа была не только
