душная «кафешка» заменит удовольствие от прогулки на нем?
Галина Андреевна с подозрением глянула на него:
– И так уже красный… в зеркало-то глядел?
– Это только снаружи! – парировал Самсонов. – Внутри – я либерал!
– Не перевирай Довлатова, – женщина с досадой махнула рукой.
– Знаете, что… – сухо вмешалась Толстова, вставая, – постарайтесь получить удовольствие именно от прогулки, а не от чего-то другого. Ты меня понял, либерал?
– Ну, Люд, прямо…
– И недвусмысленно, – та строго глянула на мужа. – Пошли, Галь.
Подруги направились в кофейню. Через минуту они уже сидели за столиком.
– А ты кремень, Людка, – Галина разорвала пакетик с сахаром, восхищенно глядя на подругу. – Я так открыто не рискую.
– Знаешь, если муж заявляется в три часа ночи, должен следовать один вывод – не дать ему продолжить «карнавал» утром.
– И всего-то!? А шкурку спустить? Легонько так…
– Я имею в виду женщин, которые планируют замужество более чем на год.
Соседка недобро усмехнулась:
– Возможно, это рациональнее, однако позиция имеет минус – распустить недолго.
– Это как доведется.
– Ну, я-то ставлю пресс. Усугубляю вину. Так руки заламываю… Чехов отдыхает!
– Да брось ты, Галь. Какой там Чехов. Я ни в нем, ни в поведении Самсонова драматургии не вижу. В первом – нет, во втором – предсказуемо и пошло, чего уж там. Больше тянет на болезнь, чем на желание… причинить боль. Проще всё – держит его привычка, не отпускает… и вижу – рвется, да не выходит… потому и прощаю, как Ермолова.
– Ермолова? – Галина пропустила вывод. – Просвети-ка, милая, – ей нравилась «замороченность» простоватой с виду коллеги на вещах малоизвестных. Отхлебнув кофе, она хитро глянула на собеседницу.
– Была такая прима на русской сцене, – Людмила взяла салфетку.
– Уж наслышаны… Станиславский называл ее величайшей из актрис. Знакома с фактом? – Галина Андреевна любила уколоть.
– Так вот, она никогда не играла Чехова. Ничего из его пьес, – Людмила простила.
– Не устраивала драматургия? – хитринка дополнилась поджатой губой.
– Где ты видишь там драматургию? Я же сказала. Только «Дядя Ваня». Думаю этой пьесы одной хватило бы, чтобы признать Чехова драматургом. Остальное… дань чему-то другому. Превратили хорошего прозаика в идола чуждого ему жанра. Вот и всё. И Ермолова, в отличие от нас, поступила честно.
– Жанра? Чуждого? Интересно какого?
– Про БАДы слышала? Добавки? Тогда тоже были – безысходная апатия духа. Добавка, убивающая драматургию. Веры не хватало Антон Павловичу. Герои не живут… даже не существуют. Какие-то «вечно говорящие пиджаки», как писал кто-то. Безжизненное пространство. Природа молчит, усадьбы разваливаются, люди пусты. Ни эмоций, ни переживаний, ни зова. Ну, хоть куда-нибудь! На сцену
