поет он, как нежданновспыхнул искрою стеклянной,
вспыхнул – и поет
там, над крышами, в глубоком
небе, где блестящим боком
облако встает!
В этот мирный день воскресный
чуден гул его небесный,
бархат громовой…
И под липой, у решетки
банка запертого, кроткий
слушает слепой.
Губы слушают и плечи:
тихий сумрак человечий,
обращенный в слух.
Неземные реют звуки…
Рядом пес его со скуки
щелкает на мух.
И прохожий, деньги вынув,
замер, – голову закинув,
смотрит, как скользят
крылья сизые, сквозные
по лазури, где большие
облака блестят.
65. 5 июля 1926 г.
Берлин – Санкт-Блазиен
5 – VII – 26
Что-то вроде эпиграммы на Айхенвальда.
Он свысока не судит ничего, —
любитель слов, любовник слова.
Стих Пушкина есть в имени его:
«Широкошумная дуброва»…
Фунтики мои,
получили ваш исключительно дорогой письмыш и отвечаем по пунктам. 1) Деньжата у нас, к сожаленью, не водятся. В наших кармашах сейчас семьдесят три фенига. Поговорим с Анютой, ибо все равно завтра нам нужно платить за закут. 2) О «Руле»: в письмыше от 27 июня вы к нам пишете: «Заплатил ли ты за июль? На август не выписывай, т. к. мы уже выписали отсюда». Естественно, что мы сразу распорядились насчет июля. Письмыши ваши мы, кстати, знаем наизусть. 3) Анюте мы только должны старые 29 мар. Завтра займем до пятнадцатого 50. 4) В Тегель мы должны двадцать марочек. 5) Грегер ни гугу. 6) Любим вас. 7) В дырявых.
Ночью я сочинил новый стишок, мои фунтики, и утром тебе его послал. А встал поздно: мало спал. Обедал: битки и шоколадный студень. На полчаса опоздал к Заку (у которого должен был быть в 3 часа) по следующей причине: во дворе грянула сиплая русская песня. Я выглянул. Маленький коренастый человек стоял в соседнем дворе – отделенном от моего забором – и орал во весь голос «Калину». Потом сдернул картуз и обратился к пустым окнам: «Ну что же, православные». Я положил полтинник в спичечный коробок и швырнул. Попал в забор, – коробок остался лежать желтым квадратиком на моей стороне забора. Человек крикнул, что обежит кругом. Я ждал, ждал – он не появился (потом, когда я вернулся, то желтый квадратик исчез. Надеюсь, это он его нашел). С Ш. мы пошли играть в теннис. Около пяти небо почернело (я никогда не видал такой сплошной черной дали. Все на этом фоне – дома, деревья казались электрически-бледными) и ухнул такой ливень, что через несколько минут площадки превратились в бассейны – где плавали листья, окурки и даже половина бутерброда. Мы долго ждали в павильоне, потом перебежали в кабачок (все это происходило близ Кайзердамма), там выпили пива. Вернулся я домой мокроватенький – с «Observer ом» и «Звеном» (который тебе послал.
