развил тему Медведь, – что если рядом со свежим мясом положить тухлое, то оно свежим не станет, а вот свежее испортится гораздо быстрее. Сегодня мы оставим в живых сомнительного парня – одного, второго, третьего. А завтра, если уцелеем, будем заводить эту – ну, ты рассказывал, как ее? – тыр-му? И мили-цую?
– Но публичная казнь понизит в глазах людей ценность человеческой жизни! – привел главный аргумент Семен. – А она и так здесь не высока!
– Зато поднимет ценность лоуринов, – парировал Кижуч. – Это важнее, поскольку на нас держится Служение Людей. Пусть все знают, как и откуда берутся лоурины!
– Вот ведь на мою голову… – окончательно расстроился Семен. – Я же хотел лишь узаконить, сделать явной для всех связь между властью и ответственностью!
– Вот она и узаконится, – подал голос вождь. – И станет очень явной. А то сейчас каждый хочет стать лоурином. Нам же с тобой, Семхон, не двадцать лет – надо думать, кто после нас будет исполнять Служение!
– Надо… – вздохнул Семен. – Но поймите вы: не могу я детей убивать!
– А взрослых? – очень серьезно спросил Кижуч. – Если хочешь, можешь не приходить к Костру.
– Нет, – сказал Жрец. – Я буду с вами.
Глава 2. Дым
Лишь с наступлением зимы Семен счел себя готовым всерьез заняться наведением порядка в местном образовании и самообразовании.
«Во что вылилась моя задумка? Умом такое не понять… А надо. Похоже, начальное образование действительно становится всеобщим – в каждом стойбище существует хотя бы один „волшебный“ вигвам, в котором учит детишек колдовать свой „Семен Николаевич“. Чему, на самом деле, он там учит и как – это особый вопрос. При таком раскладе заведение, которое функционирует в форте, можно сравнить с институтом. Хотя, наверное, местные выпускники и в пятом классе нормальной школы учиться не смогут. Ну, да это и не важно. А важно, что у разношерстной – в прямом смысле – публики появляется некая общая база знаний, общий язык. В родном мире люди почему-то упорно и азартно создают барьеры к взаимопониманию. Любое мало-мальски устойчивое сообщество начинает творить свой сленг – чтоб, значит, другие его не понимали. Здесь же пока идет обратный процесс – русский и лоуринский языки вытесняют остальные. Мой родной язык стремительно меняется и засоряется, но это не смертельно, пока есть хоть один полноценный его носитель – эталон, так сказать. А что будет, когда я помру? Общая „мова“, наверное, некоторое время продержится, а потом распадется на племенные диалекты, и все вернется в изначальное состояние. А физика, химия и геометрия превратятся в бессмысленный набор сказок, передающихся из поколения в поколение. С этим можно как-то бороться? Конечно! И способ известен – фиксировать информацию на долговременных носителях – каменных стелах, глиняных табличках, папирусе, пергаменте, бумаге…
Нет, Головастику, нашему шизанутому изобретателю, бумагу, конечно, не сделать. Пергамент, наверное, тоже. Проще всего приспособить оленью кожу, выделанную так, как это
