носил аромат свежесваренного кофе.
«Мама» жестом пригласила Диму к столу и налила в обе чашки горячего напитка:
– Вообще-то, я его с сахаром варю, – заметила она, когда Дима потянулся к щипцам, – но если ты сластёна, то…
Она словно отвлеклась, потянулась к столу, взяла лежащий на нём пульт и машинально включила огромный плоский и прозрачный весь, как кусок плексигласа, телевизор, висевший перед ними невдалеке на вычурно изогнутой, свисающей с потолка толстой белой трубе-кронштейне.
Едва о нём вспомнили, телевизор сразу же обрёл цвета, сделался непрозрачным, наполнился изображением и превратился из прямоугольного куска насквозь просвечивающей пластмассы в яркий экран, наполненный яркими красками.
То ли случайно, то ли нет, но так вышло, что шла как раз та самая ночная передача, в которой показывали сюжет про девушку, отставшую от поезда на Киевском вокзале. Сам сюжет то ли уже прошёл, то ли до него ещё не дошло дело. Да Дима, признаться, теперь и сказать не мог, видел ли он это на самом деле, или ему всё приснилось, а потому одним глазом наблюдал за сменой событий на картинке экрана, а вторым за хозяйкой квартиры.
Та была свежа, как роза, вся благоухала и цвела, несмотря на свой возраст и немного чрезмерную полноту, которая, впрочем, была ей к лицу. Диме даже показалось, что она выглядит теперь красивее, чем тогда, когда он её увидел в лимузине, но и подумать не мог, что своим преображением она обязана ему…
«Мама» была одета в тяжёлый зелёный халат. Волосы на её голове были собраны и спрятаны под кокон из полотенца. Видно, она только что вылезла из ванны.
Сегодня с утра она была не так навязчива, как вчера. Напротив, вела себя как-то нарочито отстранённо, словно ожидая его наступления и напора. Да и наряд её был совсем другой: даже если под махровым халатом ничего больше и не было – этого не было видно.
Было заметно, что смотреть телевизор ей не интересно, но она упорно изображала любопытство и увлечённость ничего для неё не значащей передачей, пока вдруг не направила на телевизор пульт, чтобы переключить на другой канал.
– Подожди! – остановил её Дима. – Дай досмотреть.
«Мама» с удивлением глянула на него, но оставила телевизор в покое, как-то побеждёно положив на стол пульт и грузно навалившись на его крышку, подперев при этом голову рукой. От этого движения тяжёлая пола её халата отвисла в сторону, приоткрыв под собой сверкающую белизной наготу тела, которая невольно вызывала восторг своими мраморными, немного грузными, но вместе с тем полными изящества, мягкости и обещания любви формами женщины позднего Бальзаковского возраста.
Гладышев не спеша пил кофе, не в силах оторваться от наблюдения обнажённого тела, такого доступного и в то же время неприступного с виду, а «мама» так и сидела, не притронувшись к своему остывшему уже напитку, и всё ещё делала вид, что смотрит телевизор. Видно было, что затянувшийся завтрак её напрягает, но Дима всё-таки медлил и тянул
