вида с длинными вьющимися волосами и с бродяжьей лазурью в отрешённо-задумчивом взгляде. Он был постарше приятеля, хотя это едва ли ощущалось. За окном было уже темно, и эта темень томно ютила феерический закут комфортабельного салона купе, резко очерчивая грань между обжитым и неведомым. А поезд шёл с приличной скоростью и как-то странно – не то летел, не то нёсся по-над пропастью. И за окном ничего не было видно, – тьма кромешная…
– Ну что, Ванёк, рванём за удачу? – произнёс весельчак, разливавший вино, и поднял стакан.
– Давай, Мишель, – ответил приятель напротив и тоже взял свой стакан.
Они залпом выпили, смачно выдохнули и продолжили разговор.
– Эх, хорошо, – крякнул Мишель. Он откусил яблоко и, жуя, продолжил:
– А на море ещё лучше…
– Да, сто лет в Сочах не был, – задумчиво произнёс тот, что был Ваней. – Хорошо там сейчас, бархатный сезон, море ласковое…
Он встряхнул свои длинные, сбившиеся в локоны волосы и, окатив приятеля бродяжьей лазурью усталых глаз, мечтательно добавил:
– В это время года всегда хорошо и спокойно…
Мишель покончил с яблоком и озорно поддержал тему Ивана, мягко огладив свою короткоостриженную голову:
– Во-во, – в отелях – номера свободные, – сезон кончается; а можно и в частном секторе «тормознуться». По приезду расслабимся… Я сразу взойду на плаху любви с «туманной леди опального нрава»… Как там в стихах у тебя?
Иван улыбнулся и чуть отрешённо произнёс:
– Опальная леди туманного нрава
Искала любви в одичалой весне…
– Класс! Вот – с «опальной леди туманного нрава» сойдусь в замыканье… так, чтоб дым пошëл, – с азартом продолжил Мишель.
– Смотри не сгори.
– Не сгорю. У меня подпитка трансцендентальная, как ты выражаешься.
Мишель тут же разлил по стаканам оставшееся вино и посмотрел на друга. Но в этот момент нечто заставило их обоих резко повернуться, и слегка оцепенеть: внезапно дверь купе плавно отъехала, и в проëме возникла неотразимая леди в шикарном вечернем платье и изящных туфлях на высоком каблуке. В правой руке она держала массивный канделябр с пылающей свечой, невинно озаряя свой карнавально-мистический облик с чарующим взглядом и ладным челом в пленении узкой диадемы, оттиснувшей бисером волны волос, а пальцы её украшали дивные перстни. Она, словно вышедшая из фильма Феллини, грациозно вплыла в глубину купе, наполнив его букетом благоухания, и невозмутимо поставила канделябр с горящей лампадой на столик, сверкнув ослепительными серьгами и невинно опустив завесы бархатных ресниц; затем овеяла интригующим взором замерших пассажиров и с томной таинственностью произнесла:
– Мало ли – освещение
