Крайне смутно представляю процесс и то в теории.
Генерал кивает, но с кухни не уходит, а отодвигает стул и занимает место в зрительном зале. Ладно, Ваше Превосходство, будет вам представление.
– Хороший большой нож в правом нижнем ящике, – подсказывает генерал.
Надеваю фартук, чтобы не испортить единственное платье и достаю внушительного размера нож. Так, сначала рыбу нужно убить, безжалостно отрезав голову. А вот с этим у меня проблемы. Мысленно превращать живое существо в еду я так и не научилась. Недоступным осталось ощущение себя вершиной пищевой цепочки. Предпочитаю не думать, откуда берется мясо в моей тарелке. Ставлю лезвие на ребро чуть дальше жабр, закрываю глаза и режу. Рыба испускает последний вздох и замирает.
«Обагрила руки кровью невинной жертвы?»
«Уйди. Хотя нет, стой. Рассказывай, что дальше делать».
«И лишить генерала удовольствия?»
«Ты мой паразит или его?»
Должна же быть от духа практическая польза. Юрао упрямится для вида, а потом делится картинкой. Пять минут увлеченно орудую ножом, забывая про внимательного зрителя.
– Почему ты не задаешь вопросов?
– Пока получается. Кажется.
– Нет, – говорит генерал, – почему ты не спрашиваешь меня, как я живу, где бываю?
Нож выскальзывает из пальцев и падает на пол. Пока поднимаю, успеваю посмотреть на Наилия. Предельно серьезен и ждет ответа. А мне неловко от собственной невнимательности. Так люблю, что он мне не интересен?
– Твоя жизнь у всех на виду. Я много знаю из телевизионных передач, интервью, а спрашивать что-то личное, например про родителей…
– У меня нет родителей, – отзывается Наилий, – я лабораторный мальчик. Генетический эксперимент. Из родильного зала сразу в горный интернат. Моя мать никогда не пыталась узнать обо мне, а отец – безликая смесь генов.
Снова застываю, не дочистив чешую. Слышала о таких экспериментах. Суррогатные матери на три года освобождались от работ и жили на улучшенном довольствии. В обмен на полную анонимность, разумеется. Наводил справки генерал, иначе не сказал бы сейчас, что мать не искала его. Хоть и говорил нарочито безразличным тоном, а помнил до сих пор. Даже спустя столько циклов. И я буду помнить. Как мать закрывала за мной дверь, отправляя в психиатрическую клинику.
– Не могу похвастаться лучшим детством, – с трудом подбираю слова, стараясь не скатиться в обиду, – отца я тоже никогда не видела. А мать…
Все-таки вздыхаю и отворачиваюсь, ведя ножом по тушке рыбы против роста чешуи. Прозрачные пластинки отлетают с громким треском и прилипают к ножу. Так противно, что хочется вытереть их о край фартука или смыть под струей воды.
– Надеюсь, теперь она чувствует себя свободной, и никто ей жизнь не портит.
– Мы всех мудрецов объявили
