водитель. – Вот чертова тварь!
– Посигнальте, Клод, – предложила мадам Перейра. – Может, улетит?
Но резкий гудок не испугал птицу, словно отвечая, она раскрыла крупный, отливающий металлом, клюв и издала резкий хриплый звук, весьма отдаленно напоминавший карканье.
– В первый раз такую здоровую ворону вижу, – пробормотал водитель. – Дьявольское отродье!
– Это не ворона, – поправила мадам Перейра. – Это ворон.
И, будто удовлетворившись тем, что наконец его правильно назвали по имени, ворон расправил мощные крылья, и, тяжело взмахивая ими, поднялся в воздух, чуть не задев лобовое стекло «Мерседеса». Клод вновь чертыхнулся.
– Поехали, – приказала мадам Перейра. – Пока он не вернулся.
– Дурная примета, мадам командор, – убежденно заявил Клод. – Не к добру это!
Мадам Перейра не ответила, угнетенная невеселыми мыслями. Ей предстояла встреча с Моник – вероятно, последняя. Уже несколько месяцев Моник Моар, урожденная Гризар, находилась в госпитале Института Кюри[14]. Старая дама, Магистр Ордена палладинов, угасала от саркомы легких – медленно, но неумолимо. Возглавляемый ею Орден опутывал мир прочной железной сетью, а власть Моник, была сравнима с властью Папы Римского. Командоры Ордена – и мадам Перейра в их числе – вершили возмездие в разных концах света, и воля их была нерушима, но именно мадам Гризар воплощала суть Ордена – суровость приговора и неотвратимость наказания. Мадам Перейра с трудом представляла себе мир без Моник, любимой подруги, благодаря которой когда-то выжила в лагере смерти Генгенбах, спустя много лет, успокоив страдающую душу отмщением, обрела смысл жизни, а еще позже – вернула себе доброе имя. Что бы ни возникало на ее жизненном пути – всегда рядом оказывалась Моник с ее непоколебимой верой в свое предназначение Немезиды карать преступника за грехи – здесь и сейчас, а не когда-нибудь, за гробовой доской…
– Приехали, мадам командор, – голос водителя оторвал ее от скорбных мыслей. – L'hôpital oncologique[15].
– Здравствуйте, мадам Перейра, – медсестра на посту заискивающе улыбнулась. Моник здесь пользовалась уважением и, чего греха таить, и врачи, и медсестры побаивались сдержанную, с резким голосом и благородными манерами старуху. Почтение переносилось и на ее посетителей – мадам Перейра сопроводили в палату Моник немедля.
– Жики, дорогая, как я тебе рада! – Моник протянула к подруге худую, похожую на ветку высохшего дерева, руку, обратившись к ней, как в молодости нежным именем. Так звали суровую мадам командор только самые близкие.
– Что-то ты расклеилась, подруга, – когда Жики приложилась к щеке мадам Гризар, ей в нос ударил резкий запах лекарств, а еще – сладковатый дух тления. Ее горло сжалось от горькой неизбежности, с которой она теряла Моник. Конечно, недалек тот день, когда и сама Жики последует в темную пустоту, но прежде она останется одна – наедине с жестокой махиной – Палладой.
– Сядь, дорогая, – попросила Моник. – Не расстраивайся понапрасну. Просто сядь и выслушай меня.
– Тебе надо
парижский онкоцентр
Онкологическая больница (фр.)
