нет! Если приговор для меня благоприятен, я буду иметь радость лично сообщить его королю; если нет, то я успею овладеть собой и собраться с духом, прежде чем увижусь с королем. Пойдемте ко мне в кабинет: там уже зажжен огонь. Вы первая доставили мне известие, вы же первая должны узнать решение судей. Пойдемте, Кампан!
Мария-Антуанетта быстро вернулась в свои покои, сопровождаемая Кампан, следовавшей за нею с опущенной головой и тяжелыми предчувствиями.
В фарфоровом кабинете на столе из севрского фарфора и розового дерева горели свечи в высоких серебряных канделябрах, каждый в четыре свечи: королева не любила яркого освещения в своих интимных комнатах. Кроме этих восковых свечей, в кабинете не было другого освещения. Королева села в кресло у стола и, взяв у Кампан бумагу, сказала:
– Впрочем, нет! Прочтите ее вы, но смотрите – читайте все так, как там написано!
Кампан развернула бумагу и подошла к самому столу, а королева, наклонившись всем телом вперед, сложила руки на коленях и устремила на нее взор, полный нетерпеливого ожидания.
Кампан прочла:
– «Пункт первый. Письма и денежная расписка за подписью королевы, послужившие поводом к процессу, признаны фальшивыми.
Пункт второй. Граф Ламотт заочно приговаривается к пожизненным работам на галерах.
Пункт третий. Обвиняемая Ламотт приговаривается к наказанию кнутом, клеймению обоих плеч буквой О и к пожизненному заключению в богадельне.
Пункт четвертый. Рето де Вильет подвергается пожизненному изгнанию из пределов Франции.
Пункт пятый. Мадемуазель Олива считается по суду оправданной.
Пункт шестой. Кардинал…»
– Ну! – вскрикнула королева. – Что ж вы остановились, Кампан, отчего вы дрожите? Его оправдали!
Кампан прочла дальше:
– «Кардинал де Роган оправдан от всяких подозрений, и ему дозволяется перепечатать это постановление суда».
– Оправдан! – закричала королева, вскочив с кресла. – Оправдан! Ах, Кампан, значит, то, чего я боялась, – правда! Королева Франции может безнаказанно сделаться жертвой гнусной интриги, оскорбительной клеветы! Один из подданных королевы оскорбляет ее честь, ее достоинство, ее добродетель, и для него нет наказания, его оправдывают! Пожалейте меня, Кампан! Но и я в свою очередь жалею вас, жалею и оплакиваю Францию: если я не нашла беспристрастных судей в вопросе, касающемся моей чести, на что же могут надеяться другие, если им придется вести процесс, затрагивающий их счастье, их честь? Я опечалена до глубины души, и мне кажется, что с этого момента мою жизнь окутала ночная тень и… Боже мой, что это? – прервала она себя. – Это вы задули свечу, Кампан?
– Ваше величество, вы видите, что я не оборачивалась к свечам.
– Но посмотрите же: одна из свечей погасла!
– Это правда, – ответила Кампан, смотря на потухшую свечу, от которой поднимался голубоватый дымок, –
