заливало их, заливало вечно неподвижную карету скорой помощи, на миг воспламенив ее фары, которые превратились в слепящие зажигательные стекла, озаряло вулканы – теперь на них было больно смотреть. Но к вулканам она привыкла с детства, потому что родилась на Гавайях. В сквере посреди площади уже сидел на скамье, едва доставая ногами до земли, малорослый переписчик из муниципальной конторы и оглушительно трещал на огромной пишущей машинке.
– Я избираю единственно правильный путь, точка с запятой, – продиктовал консул на ходу бодрым и совершенно трезвым голосом. – Прощайте, точка. Новый абзац, новая глава, новое бытие…
Все вокруг – вывески магазинов, обступивших площадь: «La China Poblana[73], готовое платье, ручная вышивка», рекламы: Baños de la Libertad, los mejores de la Capital у los únicos en donde пипса falta el agua, Estufas especiales para Damas у Caballeros[74] и Sr. Panadero: Si quiere hacer buen pan exija las harinas «Princesa Donaji»[75] – вновь и вновь казались ей такими странно знакомыми и вместе с тем такими мучительно чуждыми после целого года отсутствия, когда были расторгнуты душа, тело, самое бытие, и на миг это стало почти нестерпимо.
– Ты мог бы хоть раз продиктовать ему ответ на мои письма, – сказала она.
– Слушай, ты помнишь, как Мария называла вот это? – Консул указывал тростью на американский гастрономический магазинчик, стоявший за деревьями, наискось от дворца Кортеса. – «Свинская лавочка».
«Я не буду, – подумала Ивонна и ускорила шаги, кусая губы. – Не буду плакать».
Консул взял ее за руку.
– Прости, я не хотел тебя огорчить.
Они миновали площадь и теперь шли по улице: перейдя на другую сторону, Ивонна обрадовалась книжной витрине и воспользовалась случаем, чтобы овладеть собой. Вновь, как бывало, они стояли у витрины, рассматривая книги. Магазин, соседствовавший с дворцом, но отделенный от него тесной, круто сбегающей под уклон улочкой, унылой, как каменоломня, был уже открыт. Из зеркального стекла на нее глянула какая-то невиданная морская дева, загорелая, бронзовая от солнца, овеянная ветрами, окропленная солеными брызгами, и, хотя в ней было что-то от легкомыслия, свойственного прежней Ивонне, она была объята нечеловеческой скорбью и словно мчалась по волнам на колеснице. Но солнце переплавило скорбь в яд, и Ивонна знала, что изумительное тело лишь глумится над истерзанным сердцем, хотя опаленная солнцем морская дева, властительница волн, и океанских берегов, и зеркальных витрин, быть может, не подозревает об этом! А в самой витрине, справа и слева от холодного отражения ее лица, красовались все те же роскошные свадебные приглашения, все те же бесподобно выполненные фотографические портреты цветущих невест, но на сей раз там оказалось и нечто такое, чего она прежде не видела, и консул, присмотревшись внимательней, пробормотал: «Странно», указывая рукой – это была увеличенная фотография, запечатлевшая разрушение ледниковой породы на склонах Сьерра-Мадре, громадного массива, расколовшегося от лесных пожаров. Эта диковинная и диковинно-печальная картина – тем более удручающая и проникнутая горькой насмешкой среди всякой всячины, выставленной напоказ с нею рядом, – вывешенная позади и чуть выше вращающегося барабана печатной машины, называлась La Despedida[76].
Они
«Сельская китаянка» (
Бани «Свобода», лучшие в столице и единственные, где никогда нет недостатка в воде. Особые парильни для дам и Кавалеров (
Сеньор Булочник: если хотите иметь хороший хлеб, требуйте муку «Принцесса Донахи» (
Разлука (
