этого гнезда не доберемся.
– Воевода похвалился во что бы ни стало взять – так надо взять.
– А чрез болотное море птицей не перелетишь. Сколько снарядов погрузло, сколько силы потрачено!
– Правда, а если бы с нами был князь Андрей Михайлович Курбский?
– Иное дело: тут не о чем думать. Идешь за ним, и он везде выведет. С ним бы давно были в Колывани[18]. А то стоим здесь столько времени понапрасну. Запасы исходят; голод не свой брат, погонит нас к Руси.
– То-то воевода и гневен, – сказал вполголоса другой.
– Да гневайся на себя! – отвечал товарищ. – Неудача всякому не по сердцу, а догадки не у каждого много.
Курбский с беспокойством слушал этот разговор, досадуя на безуспешные усилия Мстиславского. В это время подъехали Владимир и другие всадники.
– Ну, вот мы и в стане, Владимир, – сказал князь. – Бедный юноша, ты даже не знаешь, в чем тебя обвиняют, ты терпишь за любовь к Адашеву. Напомни, что говорил ты о заключении Адашева в дерптскую башню?
– Князь… я не говорил, но рыдал. Ты знаешь, чем Адашев был для нас; тебе известно, как чтило его семейство наше…
– Но в горе ты мог произнести несколько слов… а чужая клевета могла их дополнить.
– Свидетель Бог, что никому я зла не желал, никого оскорбить не хотел.
– Так, но печаль неосторожна в словах. Помнишь ли, что говорил ты над прахом Адашева?
– Что говорил я? Не помню слов моих; и мог ли я помнить себя у могилы Адашева?
– Ты сказал, что осиротело отечество, могут и это прибавить к твоему обвинению.
Владимир задумался.
– Еще одно смущает меня, – сказал он, – грамота, которую я привез к тебе от князя Курлятева.
– Но в тот же день ты вступил в Коломенскую десятню под знамена Даниила Адашева. Грамота осталась у него, и при мне Даниил бросил ее в огонь. О чем ты вздыхаешь, Владимир?..
– Какое-то худое предчувствие тревожит меня.
Пламя костра осветило приближающегося всадника.
Курбский узнал его и тихо сказал Владимиру:
– Не считать ли худым предчувствием встречу с воеводой Басмановым?
– Не ждали тебя, князь! – закричал Басманов. – Что тебя привело сюда? Не задумал ли помогать нам?
– В чем? – спросил Курбский. – Если винить невинного, то я вам не помощник.
– Невинного? – сказал Басманов. – Не всякий ли прав, кто служит не царю, а Адашевым?
– Не говори об Адашевых. Один уже в земле, другой в опале. Но если любить их есть преступление, то и войска и вся Москва полна преступниками…
– От царских очей ни один преступник не утаится, – резко сказал Басманов.
– От Божьей руки ни один клеветник не скроется, – тем же тоном проговорил Курбский.
– О ком ты, князь, говоришь?
Так называли русские Ревель.
