Я Марья, – подумала она, – зачем они перекрестили меня?»
Подходят боярыни к ней, такие солидные, почтенные, целуют у нее, молоденькой девочки, руку. Царевне так зазорно, стыдно; она бы от этого стыда спряталась куда-нибудь подальше, так ей неловко протягивать руку.
«Чего ж, вправду, стыдиться? Теперь я царевна!» – приходит ей в голову мысль, и она смелее протягивает руку. Вот наконец отворяются двери, появляются бояре Салтыковы, а за ними отец, дяди. Царевна вспыхнула, хотела броситься к ним, да боярыни как-то странно смотрят, что она не знает, что и делать, и остается на месте, тоскливо опуская голову.
А родные кланяются, царевна соромится, головка ее склоняется все ниже и ниже.
– Поздравляем тебя, царевна, матушка Настасья Ивановна, – слышится ей голос отца.
«И он, и он меня Настасьей величает, царевной. Господи, что ж это такое?» – думает бедная девочка, и слезинки навертываются на глазах, и готовы брызнуть они: так не нравится ей имя Настасья. Царевной величают, это ничего, хорошо, только бы Марьюшкой звали.
– Батюшка!.. – промолвила наконец царевна.
– Что прикажешь, царевна? – почтительно спрашивает отец.
«Царевна… прикажешь… уж и дочкой, и Марьюшкой не назовет», – думается ей, и так тяжело делается у нее на душе; тоска сжимает ей сердце. Хорошо быть царевной, только что-то уж скучно, все отказались от нее, словно и родни нет, и девочка-царевна готова расплакаться.
– Пришлите, батюшка, Петровну ко мне, – почти сквозь слезы просит царевна.
– Зачем она тебе, царевна? Что ей здесь, глупой холопке, делать? – отвечает отец.
– Мне без нее скучно будет!..
– Как царь прикажет, так тому, царевна, и быть, а я здесь не волен.
– Я попрошу… царя, – проговорила царевна и вспыхнула вся.
Визит был окончен; отец и дяди опять низко поклонились и подошли к ее руке; царевна обхватила шею отца и поцеловала его.
Наступал вечер. Царевна после всех волнений была почти больна. Боярыни ее оставили, но их место заняли бабка Желябужская и боярыня Милюкова.
Царевна начала тяготиться даже присутствием бабки, ей хотелось остаться одной, подумать, но ее не оставляли ни на минуту, не спускали с нее глаз.
«Господи, да это тюрьма какая-то!» – подумала она и тоскливо огляделась.
– Устала, царевна? – заботливо спрашивает ее бабка.
– Устала, бабушка, хочется вздохнуть немножко, посидеть… одной, – нерешительно произнесла последнее слово царевна.
– Что ж, останься, мы, пожалуй, уйдем, – промолвила бабушка, поглядывая вопросительно на Милюкову.
Та поднялась, и они вышли.
Царевна взглянула свободнее, какая-то тяжесть спала с нее. Она вздохнула и слегка потянулась.
Небо было красно, обещал быть мороз. Царевна подошла к окну. Перед
