плач ребенка. Родила! Ну наконец-то! Мне все не терпелось выйти к ним, но я колебалась – не рассержу ли я Алана и не помешаю ли я ему?
Я встала и принялась мерять шагами комнату. И в этот момент в коморку зашел Алан. Он держал на руках сморщенного синенького ребенка, но был мрачнее грозовой тучи и не поднимал глаз. Я подошла к нему с улыбкой:
– Ну что – родила, да? Все хорошо? Поздравляю! А куда ты его несешь?
– Я несу его тебе. У тебя ведь все еще есть молоко?
– Молоко? Да, наверное – твоими стараниями. А что – у нее нет?
Алан поднял на меня взгляд – в его глазах блестели слезы:
– Она мертва. Я разрезал ее уже мертвой.
Я окаменела от ужаса и жалости:
– Но как же… И что же теперь?
Он показал на плечики малыша – левое было сильно вывернуто к подбородку, и маленькая ручка торчала под неестественным углом.
– Внутриутробная травма. Они не дадут ему больше шестидесяти процентов. Возможно – со временем я мог бы исправить последствия, или привести их к минимуму… Но у меня нет этого времени – первая оценка плода случается в первый месяц его жизни.
– То есть они стерилизуют его?
– Да. И он будет существовать от весны и до весны, зависеть от решения комиссии о целесообразности его существования…
– Так что же мы можем сделать?
– Пока я не знаю… Но именно сейчас только ты в силах помочь ему. Если я отнесу его в инкубатор – назад пути уже не будет.
– Я поняла, давай его сюда.
Я улеглась на бок, а Алан приложил ребенка к моей груди и выдавил немного молока. Это маленькое и несчастное, чужое и иномирское существо так мало чем отличалось от моего Алешки… Разве что цветом глаз и волос. Только у него, в отличие от моего сына – не было ни мамы, ни нормального папы, ни обожающего деда, ни других любящих и балующих его людей. А в ближайшей перспективе – комиссия и страшная, необратимая операция, обрекающая его на неполноценную жизнь. А сейчас этот малыш, жмуря карие глазки, вполне охотно пил мое молоко. Алан, сидя перед нами на корточках – наблюдал за ним со слезами на глазах.
– Но что же теперь делать? Ты же не сможешь прятать его вечно! Он же будет кричать, его нужно кормить… Я же не смогу кормить его днем – кто-то увидит…
– Да, Таня, я все это понимаю. Риск, конечно – велик… Но я пойду на него. Что я теряю в случае провала – свою никчемную жизнь? Ну и пусть. Все равно рано или поздно меня уберут… Скорее рано, потому что я уже на пределе – ведь вчера я уже чуть не напал на первородного… Надолго меня не хватит… А что касается этого ребенка – то я считаю, что лучше ему прожить мало, но как настоящий человек, без клейма и стерилизации, чем долгое и унизительное существование, как у меня… Ночью, если ты согласна – ты могла бы его кормить. А днем я бы сцеживал у тебя молоко каждые четыре часа – и вводил бы ему через зонд… Другое дело, что его придется держать на седативном… Я могу взять в инкубаторе кювез, скажу, что для экспериментов – я часто устраиваю различные
