style="font-size:15px;"> Париж. Улица Фальгьер, 14
Моди вышел из особняка дома Фальгьер, что расположился на пустыре Монпарнас. Сегодня весь день шел дождь, Моди с наслаждением вдохнул сырой воздух, «В дождь Париж расцветал, словно серая роза»21. Он остановился, и прислушался к шуму тяжелых капель. Затем, долго смотрел на бегущую по тротуару воду, и неожиданно для себя, запел итальянскую песню. Он был счастлив сегодня. Моди оглянулся на небольшой серый дом, в котором поселился не так давно. «Розовая вилла», подумал он, и улыбнулся. Да, когда – то она была розовой. Моди открыл большой, черный зонт и быстро пошел по направлению к бульвару Сен – Мишель. Он спешил к Анне. Эта русская была прекрасная и неожиданная, совсем непонятная для него. «Моя египтянка» – говорил Амедео, глядя на неё. Последние недели он неотступно думал о ней. Весь день, он работал над своей скульптурой. А когда взошло солнце, он снова принялся за дело. И «стук его молоточка был слышен в начале улицы»22. Его каменный портрет, смотрел с усмешкой на него миндалевидными глазами. Или так показалось ему? И ведь он не пил вина сегодня…
Эти каменные портреты, как наваждение. Высота. Его резец и кисть всегда стремились к высоте. Высота неба, высота духа. Она, его дева, его муза имела этот лик. В портрете все линии были мягкие и вытянутые, они были сжаты в одну форму, только короткие волосы, как ветер или крылья вырывались из этой замкнутой сферы. Солнце осветило портрет, и он изменился, как меняется человеческое лицо от падающего на него луча света. «Египтянка», – произнес Амедео. И каменное божество приоткрыло свои глаза. Он полил скульптуру водой, и смотрел, как капли стекают по лику. Амедео решил оставить работу. Он зашел в свою комнату. На столе стояла початая бутылка красного вина. Он налил себе большой бокал, посмотрел на его пурпурно – красный цвет. И залпом выпил. Он хотел придать себе уверенности. Моди подумал, что сегодня ничего не ел, он попросту забыл о еде. Ночью кашель не мучил его, и он чувствовал прилив сил. Пора. Она приехала, и она ждала его. А их встреча сияла для него рассветом чувств и вдохновения.
Санкт – Петербург. Осенний вечер
Мы идем по осеннему городу. Я, Борис и Подруга. Она заглядывает ему в лицо все время, как – будто ищет ответа. Влюблен ли он? А ответа нет. Все время нет. Кого может любить Борис? Только живопись он может любить. И никому этого не понять, кроме меня, я думаю. Потому, что я люблю Бориса и живопись одинаково. Я не делаю различия между ними совершенно. И Бориса я люблю так искренне, как жизнь, как этот город, как скажем, Амедео Модильяни. Я люблю его чистоту и бескомпромиссность. Он отчаянно честен и в жизни, и в своих работах. Художника можно любить только так. Мы в мастерской Бориса. Это вытянутая, прямоугольная комната, в углу стоит мольберт, на нем работа, написанная тремя красками, и гениально. Борис открывает бутылку красного вина и мы пьем его. О чем мы говорим? Бог весть о чем, мы очень молоды. Ни о чем. Но он знал всегда цель и смысл беседы. Я всегда только так думала о нем. Подруга в тот вечер смотрела
Максимилиан Волошин
Анна Ахматова
