Она просто хотела быть человеком.
И ее любили. Ее колючесть и напускная рассудительность, сдобренная цинизмом, не оставляли мерзкого впечатления.
23
Марию словно стиснули прошедшие годы, и она порой с неодобрением всматривалась в дочерей, как будто предчувствуя перемены. Неприятие росло от мертвого и стереотипного, что она не могла изгнать из души. Но ведь именно она воспитала своих дочерей и привила им эти взгляды, а окружение и время лишь доделали остальное…
Женщины их круга будто жили для того, чтобы замаскировать в себе живое. Оно было опасно. Оно начало бы возмущаться всему, что видело, как негодовала теперь молодежь. Те, кто хоть как-то думали, взрослели вместе с веком в головокружительном темпе. И не могли не заразиться им.
Одним голосом высокородные дамы говорили с детьми, другим с мужем, третьим с прислугой. А где были они сами? Вера понимала мать. Она чувствовала, что в ней давно произошел какой-то необратимый надлом, что Мария, даже если бы захотела, уже не вернется к безмятежности по сжирающей русской традиции не верить в счастливый финал и оправдываться фатализмом.
Существование в семье женщин – истинное наслаждение и невыносимое бремя. Нигде больше не встретишь столько пустых домыслов, противоречий, критики, часто беспочвенной, вывернутой под стать мнения каждой, ревности, зависти и всепобеждающей необходимости все это впитать, исследовать. Лицезреть. И полюбить напополам со сложностью и неприятием – все это женщины. Не восхищаться ими невозможно. Понять их сложно даже самим женщинам.
Вере много лет, с тех пор, как она начала мыслить, было непонятно, почему женщины, вместо того, чтобы помогать друг другу, предпочитают осуждать друг друга за малейшую промашку и злорадствовать. Видимо, таким образом обеляясь в собственных глазах и, самое главное – в среде мужчин. Таким образом отводя от себя проклятье пола и кричать, что виноваты не обстоятельства, а конкретные женщины. И виноватыми никогда не станут они сами. Предрассудки сидят в людях глубже здравого смысла.
Интеллигенция и изгнанники – вот кого хотела бы видеть Мария в своей среде. Но этому противился Иван, не видя, что жизнь его молодости с их дутыми идеалами и напускной добродетелью, прячущей за собой лишь страх и ханжество, износилась и больше никому не интересна. Полина чувствовала это кожей, хоть и непосредственно не обитала в той среде, где провел юность ее отец. Но она усвоила это интуитивной памятью поколений. И была благодарна матери, которая сдерживала это, прорывающееся сквозь Ивана Валевского. Знакомые самой Поли были иными – неугомонными, необъезженными, и она тянулась к ним именно поэтому.
Полина рано поняла, что у мальчиков есть что-то, чего она лишена. Мать способствовала укреплению этого чувства глубокомысленными обтекаемыми намеками. Она продолжала быть чем-то обиженной то ли на мужа, то ли на других мужчин. Полина на это негодовала, Вера же твердо решила развиваться и получить профессию, чтобы
