ростов человека висело плоское грязно-жёлтое облако. Край его вращался с бешеной скоростью, как обод гигантского колеса, отчего оно быстро приобретало почти идеально круглую форму. Но само облако, даже такое необычное, не испугало бы графа. Страшным было то, что посреди облака чётко выделялся огромный человеческий глаз, только громадный – один зрачок был с хороший мельничный жёрнов. Белок казался налитым кровью, а радужная оболочка отличалась красивым бело-голубым цветом. Глаз яростно вращался, словно что-то высматривая, и вдруг остановился. Все, даже Глендавейн, невольно попятились: каждому показалось, что чёрный бездонный зрак упёрся именно в него.
От хорошо поставленного радостного голоса завибрировали кости и заныли зубы:
– Ага, недостойная! Наконец-то! Теперь не выкрутишься, ходу тебе назад нет! И вперёд тоже нет, ха-ха-ха!!! Смотри же и трепещи! И не надейся – на этот раз пощады не будет!..
На этом месте Робин разозлился: как так, обращался этот голос определённо только к Глендавейн, а его, мужчины, отпрыска древнего рода Айтеров, вроде бы и нет совсем?! Он потянул меч из ножен, шагнул вперёд и грозно крикнул, задрав голову:
– Хам! Ты как с дамой разговариваешь?! Забрался на небо и думаешь, что её защитить некому? Спускайся, поговорим по-мужски!
Закончив эту великолепную тираду, он самодовольно оглянулся на Глендавейн и Беку – мол, каково отбрил наглеца? И тут же был удостоен ответа:
– Молчи, фурункул на совершенном теле мироздания! Тебе выпало счастье быть умерщвлённым моей волей только потому, что ты находишься рядом с женщиной, посмевшей отвергнуть величайшего мага всех времён, – тут Робин удивлённо глянул на Глендавейн, – и поэтому обречённой страшной, мучительной и – ха-ха! – очень медленной смерти!
Тут уж разозлилась Глендавейн. Она быстро шагнула вперёд и, вскинув руки, громко и обидно закричала:
– Ты, слизкий сморчок и потомственный импотент, необъяснимой волей Всемогущего появившийся на свет! Смрадное пятно кошачьего помёта на священном гобелене вселенной и ржавый гвоздь в сапоге сущего! Да как ты смеешь угрожать мне, Гризонии, дочери и ученице великого Гофлареха?! Ты, недостойный пожирать кал его любимого крудла!
Робин мельком глянул на Беку – тот аж рот разинул, слушая такие речи обычно сдержанной и даже холодной Глендавейн (или как бишь она сказала – Гризонии?). Пройдоха молчал – видать, тоже растерялся. А Глендавейн-Гризония продолжала:
– Неужели ты хоть на миг мог допустить, что я тебя испугаюсь? Убирайся с моей дороги, шелудивый пёс, и считай, что тебе повезло – легко отделался!
Видно «шелудивый пёс» было много обидней для Глаза, чем «кошачий помёт» или даже «потомственный импотент», потому что после этих слов Глаз разразился хрипами, кашлем и каким-то булькающим сипением: закрой глаза, и увидишь человека, хватающегося за сердце и валящегося в обморок.
Глендавейн упёрла руки в бока и с превосходством
